Операция "Ы"

Иванов Виктор

— Что-что?

— Это я тебе говорю, студент,— Верзила, наконец, замедлил темп и нашел паузу, чтобы повразумлять своего напарника.

— Я говорю: «Кто не работает, тот ест!» Учись, сту­дент!

Шурик пытался проглотить нечто застрявшее в собст­венном рту, но у него это никак не получалось.

Прекрасно отобедав, Верзила пришел просто в благо­стное состояние духа.

Отдуваясь, он с трудом поднялся, взял стакан с компо­том, аккуратно отлил из него больше половины, долил из початой «чекушки» горячительной беленькой. Вспомнил однажды

виденное в кино: отыскал в ящике с оконным стеклом чистую и прямую соломинку, сварганил себе кок­тейль на заграничный манер.

«Бывали дни веселые»,— пелось в душе у Верзилы. И захотелось ее, душу, излить:

— Пойми, студент. Сейчас к людям надо помягше, а на вопросы смотреть ширше.

Мировоззрение Верзилы действительно в последнее время было достаточно широким: его абсолютно не волно­вала ни холодная война, навязанная Западом нашему об­ществу, ни передовые достижения науки и техники, ни борьба с травопольем, ни смена политического руководства страны. Его волновала только собственная натура, ее за­просы и потребности, а также прихоть — постоянно удов­летворять их.

Верзила продолжал в том же духе:

— Ты думаешь, это мне дали пятнадцать суток? Не-а... Это нам дали пятнадцать суток. А для чего? Чтобы ты вел среди меня разъяснительную работу, а я — рос! Над собой. Ну, ладно...

Верзила расстелил на ящиках свой пиджачок, предва­рительно подоткнув под него соломы, похлопал по своему лежбищу с проверкой на мягкость, кряхтя, улегся и впал в блаженство:

— Давай, бухти мне, как космические корабли... бо­роздят Большой театр, а я посплю...

Верзила действительно вздумал вздремнуть. И это у не­го получилось классически: не успел он закрыть глаза, как воздух огласил мягкий баритональный храп. Не удивительно — сытный обед. Теплый денек. Свободное время от обеда и до ужина.

В Шурике вскипало праведное негодование. Нет, он вовсе не завидовал Верзиле. Ни его сытному дармовому обеду, ни его безнравственной философии. Шурик ни за какие коврижки не согласился бы поменяться с Верзилой сейчас местами. В Шурике вскипала ярость от неспра­ведливости происходящего. Несправедливость жгла его со­весть, подталкивала к решительному шагу. Совесть жажда­ла мщения, мозг лихорадочно боролся между искушением действия и тезисом о человеческом достоинстве и непри­косновенности личности.

Верх взяло первое. Шурик решительно свернул в тугой рулончик газету с передовой статьёй «Нет — фашизму!» и размахнувшись, прямо в полете остановил свою руку. Потому что недремлющий даже в минуты сна инстинкт самосохранения Верзилы вскинул его навстречу замаячив­шей опасности:

— Правильно,— Верзила оценил ситуацию как не имевшую опасности для своей персоны.— И мух отгоняй.

Верзила откинулся навзничь и успокоенно задышал. Это стало оправданием для Шурика. «Да-да! Отогнать мух! Отогнать так, чтобы ни одна эта маленькая тварь не топтала харю этого... Этого...» Шурик резко ударил по лбу Верзилы.

— Ты что?! — вскричал тот, проснувшись.

— Муха,— спокойно показав

нечто в пальцах, ответил Шурик.

— Молодец. Верзила поверил.

Теперь у Шурика не оставалось и тени сомнения, что же делать дальше. Тем более, что гостья сладких арома­тов — трудолюбивая пчелка, воспетая во многих поэтиче­ских откровениях как сравнение с человеком-тружеником, стала ключевым моментом в обострившейся ситуации, гро­зовой тучей нависшей. Шурик, не раздумывая, не сомнева­ясь, автоматной очередью в десяток ударов растрепал газе­ту о харю Верзилы.

Верзила не поверил. Но, увидев пчелу, замер. Та что-то жужжала то ли Шурику, то ли Верзиле и окончательно замерла под просто молодецким ударом Шурика в толокон­ный лоб Верзилы. Этот удар, как часто бывает в истории, стал сигналом к самым настоящим военным действиям, разгоревшимся между нашими героями.

* * *

История стара как мир. И за свой век она знает много случаев, когда самые большие, вселенского масштаба ка­таклизмы начинались с незначительного исторического пустяка. Пустяк в истории и в развитии человеческой цивилизации стоит особого осмысления. Но мы продолжим то, что в литературе называется течением сюжета.

От ответного удара Верзилы Шурик кульбитом переле­тел через голову и распластался на земле.

Это был Удар!

Пока Верзила ополаскивал лицо под струей воды из-под крана, у Шурика созрела мысль атаковать неприятеля.

Он быстро поставил пустой бочонок из-под цемента на доску; подложив под центр последней кирпич, превратил ее в нечто, напоминающее подкидную доску, используемую акробатами в цирке, прыжком вскочил на один край доски, а с другого взлетел ввысь бочонок. Описав в воздухе артил­лерийский полукруг, тот упал на выставленный в небо зад Верзилы.

Атака Шурика вынуждена была резко принять харак­тер оборонительных действий, потому что разъяренный Верзила бросился на студента. Напарники бежали друг за другом по строительной площадке, одновременно перепры­гивая через препятствия, но с разными мнениями: у Шури­ка — скрыться, у Верзилы — настичь.

У подъемника, задачей которого была доставка в прое­мы окон уже готовых этажей всяческого назначения гру­зов, напарники-противники замедлили свое движение, по­тому что Шурик первым успел впрыгнуть на подъемник и включил его на движение вверх, а Верзила замешкался, неловко повис, уцепившись за борт, и, когда подъемник поднялся достаточно высоко, и стало небезопасно, Верзила спрыгнул наземь.

Шурик победно смеялся. Он был вне досягаемости свое­го врага на третьем этаже, а разобиженный от неудачи напарник суетился внизу. Верзила не придумал ничего лучшего, как забросать студента громадными свертками утеплителя.

Они с воем летящих артиллерийских снарядов мелька­ли мимо умело уклоняющегося Шурика и влетали в проем окна. Собственно, утеплители давно ждали своей доставки именно на третий этаж. Шурик сноровисто складировал их у стены и снова подставлял смеющееся лицо под удары