Операция "Ы"
Шрифт:
Правда, Шурику его предложили сразу же, как очень иногороднему, да без родичей в чужом городе. Но предложили и выбор: между собой и товарищем, таким же приезжим, как он.
То ли доброты и душевной щедрости в Шурике оказалось больше; а в товарище больше нахальства и настойчивости, но место в общежитии было безоговорочно отдано, естественно, не Шурику. Он тогда еще утешительно подумал: «Значит кому-то оно нужнее».
Родительских денег хватило как раз на первые три месяца за место-койку в комнатке частного домика на окраине города, откуда автобусом да плюс пешком
— ...А ведь столько еще в мире несправедливости и трудностей! — думал Шурик.— Просто надо больше думать о других.
Так завершал он свои думания всякий раз, когда еще по мальчишески неуклюжим телом примеривался к топчану так, чтобы — не дай Бог! — тот не соскочил с неродной своей четвертой ножки и не натворил шуму...
Первая студенческая осень и кусочек зимы — первый семестр — промчались влет, как пульки из ружья в пневматическом тире: порою в цель, а чаще — «в молоко». Первая экзаменационная сессия, как городской мороз, лишь попугала да запомнилась анекдотично: была вознаграждена стипендией.
«Товарищ, верь! Взойдет она—
Звезда пленительного счастья!..
Оковы рухнут, и свобода
Нас встретит радостно у входа...
И нам стипендию дадут!»
От согревающих нагрудный карман, хрустящих, новеньких вот-вот от печатного станка бумажек, хотелось петь и прыгать; и как никогда раньше верилось в ничем не омрачаемое светлое завтра.
«Прежде думай о Родине, а потом — о себе»,— вспоминалось ветхозаветное Шурику, и из первой своей законно заслуженной стипендии он прежде всего оплатил задолженности по взносам в ДОСААФ, в Общество Красного Креста и Красного Полумесяца, в ОСВОД, в Общество защиты животных и в еще какой-то десяток обществ и добровольно-принудительных организаций. Шурик стал просто счастливым человеком, почувствовав себя хотя бы в какой-то степени сопричастным великим делам своей страны.
Проведя в уме кой-какие расчеты, Шурик прикинул, на сколько бутылок кефира (нежирного) можно будет рассчитывать, прикинул, где поднапрячься, где поднатужиться, чтобы без особых потерь добраться до новой экзаменационной сессии, а там и рукой подать на каникулах до маминых знаменитых на весь двор котлет и красного, с чесночком, борща!..
...О, эти разъедающие душу и память, гастрономические воспоминания и грезы! Вы не только способны убить в студенте самую мысль о Прогрессе, а и принудить думать лишь о каком-то частном желудке, с точки зрения всеобщего развития и глобально-космического взгляда на проблемы науки.
Как в таких случаях поступают?..
Правильно: ищут приработок.
Только трудом, настоящим честным трудом — до мозолей на ладонях, до ломоты в пояснице, и открыто-честного взгляда в испытующие глаза сограждан по великой стройке,— можно изжить в себе этот атавизм, эту отрыжку прошлого, еще порой напоминающую о себе и вынуждающую порой стыдливо краснеть.
...Стройка! Только она! Только самая настоящая стройка способна разрешить все — как философские, так и материальные — проблемы, и Шурик по совету и рекомендациям бывалых студентов-старшекурсников пристроился разнорабочим
...Первый же свой трудовой день в настоящем рабочем коллективе Шурик, наверное, смог бы воспеть в каком-нибудь стихотворении, если бы он умел писать стихи.
Таская ведра с раствором на третий, пусть медленно, но растущий этаж пятиэтажного жилого дома, Шурик даже попытался помучиться в поисках поэтического осмысления своего труда, вливающегося в труд его старших товарищей. Попытался воспеть свое место в строю какими-то стихотворными потугами:
Шагая вверх, шагая вниз,
Таща тяжелое ведро,
Я поднимаю...
Хотелось самостоятельно отыскать некую поэтическую метафору, способную выразить собственную гамму чувств, но, возвращаясь на ранее срифмованные строки, Шурик устыдился какой-то не совсем литературной формы слова «таща».
— Черт его знает!.. Женя Евтушенко вряд ли зациклился бы на таком непоэтичном слове. Уж
он-то наверняка подыскал бы, придумал, выстрадал какое-то такое слово, за которым сразу же почувствовалось все!..
Все — это то, что переполняло и Шурика, и ведра, которые он таскал-таскал вверх-вниз, вверх-вниз по этажам новостройки. Он как-то и не заметил, что поначалу захмурилось небо... Потом где-то вдали прогрохотал гром...
Первый майский гром и с ним, первая на эту весну, гроза!..
Благо, рабочий день заканчивался, Шурик, наскоро переодевшись (это значит — сменив казенные резиновые сапога на теннисные тапочки неопределенно-светлого цвета), выбежал на остановку маршрутного автобуса.
...И тут небо словно прорвало: оно просыпалось наземь неостановимым шквалом воды, да такой, как душ в общежитии ребят-однокурсников, где Шурик по случаю и по знакомству иногда устраивался на помыв.
Дождь стекал за ворот сорочки, холодил и тянул к земле, отяжелевшими от воды, брючинами. Очки заливало, словно лобовое стекло старенькой «Победы».
«Вот бы придумать дворники на очки!» — славно подумалось будущему инженеру Александру, Шурику...
Кстати, Шурику давно уже хотелось называться Сашей либо Александром, но собственный неискушенный язык притащил за ним сюда, в этот город, в институт, наивно-детское — Шурик. Сам сболтнул, сам назвался!.. Так вот оно и поехало в жизнь студенческую...
...Автобус запаздывал. А может быть, вовсе и не запаздывал, а шел как положено, по расписанию, но людей на остановке тринадцатого маршрута «Трикотажная фабрика» собралось порядочно: женщины с детьми, старички-пенсионеры, люд, спешащий с работы домой.
Наконец, автобус показался-таки, родимый, из-за поворота. Прошипев паром из-под колес, остановился, но Шурик, без надежды найти в нем скорый приют, пропускал сначала женщин, потом старших, потом снова женщин...
Водитель оказался человеком недобрым. Он закрыл автоматические двери перед самым носом Шурика да еще одного весьма уважаемого с виду пенсионера-служащего.
«Вот так всегда!»—подумалось пенсионеру-служащему.
«Ну, не всегда же так будет!» — более оптимистично подумалось Шурику.