Оператор моего настроения

Муар Лана

— У тебя замечательные родители, — улыбнулась я, мысленно прокручивая собственные страхи, взявшиеся непонятно откуда, и кардинально диаметральную им реальность, в которой София и Сергиус приняли меня с полувзгляда и чуть ли не сдували пылинки.

— А ты их боялась, — Макс поднял плоский камешек, резким броском отправил его прыгать по зеркалу воды залива и опустился рядом со мной на разложенный лежак. — Попустило?

— Угу.

С самого утра стояла безветренная и солнечная погода, совсем не свойственная концу февраля, как мне сказала София. Она деликатно отказалась от моей помощи в готовке и при поддержке мужа отправила нас с Максом на прогулку. Чтобы он показал мне Кьятон и местные достопримечательности, коих оказалось не так уж и много: церковь, питомник растений и кафе-мороженое, где

меня до трясучки пробило перепробовать все предлагаемое мороженое, а потом чуть не вывернуло от вида принесенного последним пломбира с авокадо. От одного только его запаха я пулей выскочила на улицу, а Макс и две девушки-официантки перепугались не на шутку и долго извинялись. Максим за то, что не подумал остановить, а работницы кафе за все и сразу. Я впервые видела, чтобы официанты так яро отказывались от чаевых и настаивали оплатить весь заказ самостоятельно. И кто знает сколько бы Макс с ними препирался, если бы не хозяин кафе, вышедший на шум. Он на чистом английском вежливо поинтересовался у Максима, что произошло, а когда узнал, что я беременна и до злосчастного авокадового эксперимента по дурости уже налопалась всего на пару лет вперед, просто предложил оплатить нам все, кроме последнего мороженого, с пятидесятипроцентной скидкой за большой единовременный заказ, а чаевые, которые Макс все же оставил девушкам, удвоил из своего кошелька с формулировкой “за внимание к клиентам и поддержание семейных ценностей, которые закладывал в кафе еще мой отец”.

— Расскажешь, как они познакомились?

— Очень прозаично и банально, Еля.

— Курортный роман? Да ладно? — спросила я, ахнув и прикрывая рот ладошкой. — Твоя мама поехала в Грецию и тут встретила красавчика Сергиуса, а когда между ними вспыхнула любовь, то на свет появился ты? — вдоволь подурачившись, пихаю гогочущего Макса в бок, — Ну расскажи.

— В университете. Папа приехал по обмену, а маму назначили его куратором. Она, если что, тогда уже в аспирантуре была, а красавчик Сергиус всего лишь второкурсником с куцыми усиками.

— Да врешь!

— А ты спроси у мамы. Она сама угорает каждый раз как студенческие фотки смотрит. Так и говорит, что если бы не эти смешные усики, то фиг бы обратила на папу внимание.

— Она намного его старше?

— На какие-то жалкие пять лет, как говорит мама, а в папиной версии это уже проклятые шестьдесят месяцев.

— О как!

— Ага. За мамой тогда ой как много хахалей ухаживало, а папа их всех переплюнул. Когда заканчивалось его обучение, он уже через свой университет договорился, чтобы маму пригласили на стажировку в Грецию, и уже тут появился я, — Макс с довольной до ужаса улыбкой подскочил на ноги и поднял руки. — Та-дам! Да здравствует Максимус Левентис!

— А ты, получается, решил повторить подвиг своего отца, да? — хихикаю, накрывая живот ладонью. — Правда с очередностью напутал и с разницей в возрасте промахнулся.

— Да ну тебя. Какая нахрен разница в возрасте, если нам вместе хорошо? — нахмурился Макс. — Вон Ярыч с Алисой. У них там вообще больше десятки разброс, и ничего. Если люди любят друг друга, то пусть все остальные идут на хуй со своими “так неправильно” и “так нельзя”.

— Не ругайся при ребенке. Она все слышит и потом первым словом будет не мама или папа, что-нибудь из твоего репертуара. Уверена, что никому из бабушек не понравится, когда Мира потянет к ней ручки и пролопочет куда кому идти, — меня разрывает от хохота, а Максим еще и вытянул руки, изображая маленького ребенка и просюсюкал:

— Баба, ии на уй. Так?

— Дурной! Ну правда, не ругайся при нас.

— О`кей, Еля. Договорились.

24

Клей

К клубу я подъехал немногим позже Фила — снег, падающий на капот его “Патрика” таял практически моментально. В будни он каждое утро гонял отвозить Риту на учебу, а после того, как заканчивалась ее последняя пара, забирал с универа, невзирая ни на какие дела, загрузы или планы, и изменять привычному ритуалу не собирался. К первой паре, ко второй, на пять минут или на полный учебный день — не важно. Своего Ангелочка он возил и забирал исключительно сам. Фил лишь однажды отступил от этого правила, когда мы поехали к универу не за Ритой, а перетереть с оборзевшим ящером, назвавшим ее телкой. Пацанчик

сперва гнул пальцы, прикрываясь своими не менее выебистыми корешами и тем, что их больше, а когда мы с Мистиком без особого напряга всех их притушили, как-то сразу схлопнулся и видимо прочекал, что выебываться в сторону Риты не стоит даже за спиной Фила. Он один хрен узнает и выцепит. А пара ударов достаточно плотно закрепили эту мысль в его башке. Только Филыч возил Ритку далеко не из-за слухов или подобной хрени. Ему нравился сам процесс. И мой, похожий, вштырил меня не меньше. Если точнее, то сегодня я впервые подвез Елю от дома до клиники и попил с ней кофе в кабинете, болтая ни о чем, но меня так протаращило с этого, что всю дорогу в "Feelings" улыбался до ушей. Ещё и Еля поцеловала меня на прощание… Это же вообще, огонь!

Запарковав "Вольвешник" рядом с "Крузаками" охраны Фила, я зашёл через служебный вход, кивнул Гуре и пошел прямиком в студию — Филыч с Мистиком по обыкновению зависали там до обеда, а Мистик так и до вечера мог залипнуть.

— Йо, что-то новое, братка? — спросил я Мистика, кивающему в такт музыке, звучащей через колонки.

— Угу. Филыча похоже поперло, — кивнул он на стекло, за которым у стойки микрофона, покачивая ладонью, стоял Фил в наушниках и с закрытыми глазами.

— Уже записались? — придвинув и опустившись на второе кресло, я потянулся к регулятору громкости, чтобы сделать музыку погромче.

— Не. Он ещё пока раскачивается, но, бля буду, это точняк бомба!

Хрен знает каким макаром Мистик без слов понимал, что от него хочет Фил, но после нескольких его движений и ответных манипуляций с пультом звучащий бит стал чуть медленнее и к нему добавилось пара аккордов расстроенного рояля, от которых меня прибило на раз-два. Что-то подобное было, когда Филыч записывал свою "Молитву", но тогда я видел текст, знал, что будет жесть, и типа успел морально подготовиться, а сейчас от одной только музыки ощущение тревоги и какого-то надвигающегося пиздеца херачило по мозгам в разы сильнее. Я видел как пишется Фил, знал, что все, что он зачитает — его поток мыслей на звучащую в наушниках музыку и чистой воды экспромт, но каждая запись вгоняла меня в состояние, когда стрёмно сделать лишний вдох. Я не догонял, как можно вот так, с потолка, выдавать текст, ещё и в рифму, и реально очковал спугнуть состояние Фила, а он подошел вплотную к микрофону, накрыл его ладонями, уже провалившись в музыку с головой, и на очередном повторе глухим голосом начал выдавать строчку за строчкой так, будто читал с листа:

В белой палате среди белых стен

Шепот чуть слышный в биении вен:

"Боже спаси, дай ей сил и терпения,

Лучше меня забери во владения.

Хочешь, хоть в ад, хоть в гиену кипящую,

Ты забери мою душу просящую."

Губы дрожат, молят ночь напролет.

Только надежда никогда не умрет.

Мистик быстро подкрутил пару своих крутилок на пульте, добавляя скорости ритму, а голос Фила стал звучать резче и жёстче, словно удары плетью:

Пульс нитевидный, дыхание рваное,

Крики врачей, злые, грубые, бранные:

"Ну же, дыши! Блядь, борись до победного!

Вспомни про мать, она ждёт тебя бледная!

Сука, куда? Умирать не приказано!

Скальпель, зажим! Ты держись, кому сказано!

Дайте разряд! Дай ещё, твою в рот!"

Эта надежда никогда не умрет.

Новая чехарда, и через динамики на нас обрушилось срывающееся дыхание и строки, впечатывающиеся прямиком в мозг:

Можно упасть, натыкаясь на стены.

Можно простить и врага, и измены.

Можно пойти, если кто-то пошлет,