Опоенные смертью
Шрифт:
— Ты не умрешь! — твердо ответил Кирилл. — Ты будешь жить. И даже старухой ты будешь любима. Ты будешь жить…
— Но в чей скульптуре?! В чьих произведениях?! — едко кольнула Алина.
— В моих. Я буду творить твою жизнь.
— Жизнь для тебя праздник… А я… устала от праздника… я задыхаюсь… я не хочу.
— Я лучше знаю, чего ты хочешь. Поехали смотреть покой, о котором ты и не мечтала.
И они поехали. И они носились по прибрежным городам. В глазах рябило от разнообразной одномастности пейзажей. Антиб: музей Пикассо музей Пейне, Морской музей… музей башни… Гольф-Жуан: мачты яхт, стела Наполеона… Био: — снова черепичные крыши, лабиринты узких улочек, неожиданный размах шикарных вилл, продажа керамических изделий у дороги с огромными
"Любимая" обращался он к ней, "милый, дорогой, любимый", отзывалась она. И не было в произношении этих слов ни слащавости, ни пошлой вычурности. Искренность, порой не исключавшая дружеской насмешки.
— Сфотографируй меня у могилы Марка Шагала, любимая.
— Давай-давай милый надуйся пофилософичней.
— Замри, любимая! Снимаю. О! Какая кротость! Само смирение, милосердие и святость! А далее лукавство, кокетливость, поверхностность, развр…
— Заткнись, до-ро-гой!
— И даже гнев, любимая. Но что ж плохого, если в тебе есть все?.. Даже слишком много.
— Ах, так, любимый!..
— Здесь нет трамваев — зря надуваешь нижнюю губу, никто не переедет.
Он обнимал её за плечи, она прижималась к нему пристраивая на плечо почти ангельскую головку, с убранным буйством кудрей в тугой пучок, но тут же что-то снова привлекало её внимание, профиль устремлялся вперед, как нос корабля озаглавленного Никой, волосы нетерпеливо выбивались локонами внутренних ветров.
Он удерживал её поцелуем. В такой момент она целовалась порывисто, нежно, особенно волнующе, и это напоминало ему детское ощущение, когда держишь в ладонях птенца, и трепетный страх — сжать посильней, что б не бился, выпустить ли, но жалко…
И снова они мчались по горам: Средневековые развалины в Баржемон.
— Я часто слышала, что территория наших зон для заключенных в три Франции. Наивный апломб — они не знают, что южная Франция, как книжка раскладушка — раз в пять больше, мы едем больше двух часов и не одного населенного пункта… Такого у нас, да ещё при скоростном шоссе, не бывает!.. — взахлеб говорила она.
— Любимая моя, все нет тебе покоя — аналитик!
— Но я не могу не думать! Смотри, какие крыши! Но почему, у нас никогда не задумывались о вечности того, что строили?
— А наши церкви? Кремли?
— А собственное жилище…
— Знаю я, как это называется, — вдруг пробасил Серж, он несколько лет только и занимался тем, что возил туристов из России. Они были разными: и монголоидно-узкоглазыми, и горбоносыми, то есть внешне явно всевозможных национальностей, но все их называли не просто русскими, а новыми русскими. Так, словно возникли они из неоткуда, и никаких корней на самом деле не имеют. Странные это были люди. От других европейцев отличались одним полным отсутствием порядка, как казалось Сержу, в их головах гуляли степные ветры. Те самые ветры, о которых рассказывал ему дед, донской казак. Иной, без этих ветров, России он себе не представлял. Чем живут эти люди, как думают, — для него оставалось загадкой. Впрочем, скидывал он это на свое природное тугодумство. Но не трудно было ему заметить — что ни люди, — то словно из сумасшедшего дома. Вот последний раз возил он по достопримечательностям лазурного берега двух дюжих парней, а зачем возил не понял. Устроившись на заднем сиденье, взятого напрокат лимузина они пили, играли в карты, дремали. Выбегали из машины лишь за новой бутылкой и сигаретами, новой колодой карт, но в казино Монте-Карло идти побоялись. Так и жили в салоне его автомобиля все дни напролет, ночуя лишь в гостинице. Там они занимались, видимо, тем же, вряд ли спали всю ночь, потому как спали порциями по два часа через три. И когда он останавливался, заслышав дружный храп — один обязательно просыпался и, приказав "гони, гони", засыпал снова. В последний свой день во Франции, по дороге в аэропорт очнулись, оглянулись: "Чего, Франция кончилась?" — спросили так, словно
— …знаю, как это называется, — вставил свое слово Серж в обойму Алининых восторгов, — Крышесноситель.
Кирилл и Алина переглянулись, и Алина надолго замолчала после такого комментария.
— Пора подумать о делах. — Вздохнул Кирилл.
ГЛАВА 3
Алина никак не могла настроится на деловую волну. Когда ей объяснили, что в случае, если она оставит дом за собой, жить сможет в нем не нарушая правил при отсутствии гражданства не более месяца, а чтобы получить гражданство… далее следовал такой перечень всех запретов и трудностей, что становилось скучно. — Непонятно, — возмущалась она, — почему у нас в Москве живут все кому не лень и сколько хотят, а нас эти несчастные французы ещё упрекают нас в каких-то нарушениях прав человека!
От объяснений того, что правильно, а что неправильно, следовавших за её высказываниями, у Алины начинала кружиться голова. Никаких особых планов на дальнейшую жизнь не строила. Просто у неё возникло желание провести остаток дней в этом тихом домике на горе, взирать из его окна на аккуратный игрушечный городок, сбегать по кривой улочке к морю, гулять в горах и не думать, не думать ни о чем. Тем более, ни о каких правах, гражданствах, налогах… Алина сникла.
Кирилл оживился, постигая делопроизводство передачи недвижимости по наследству, любое дело касающееся бизнеса пробуждало его азарт. Денег на жизнь в Каннах у него хватило бы надолго, но он преследовал иную цель заставить её добровольно пойти на операцию — захотеть жить. Вернуть тягу и вкус жизни. И с удовольствием наблюдал, как она увлекается путешествием. "Ну подумай, любимая, ну зачем мне твои грудки? Я же не с грудками живу, а с тобой. Не анатом от литературы я — не Лимонов, чтобы взахлеб любоваться жениными органами. Если хочешь, потом силиконовые вставим. Но подумай, сколько женщин вставляет себе эти протезы, и ничего. Даже те, у которых ничего не болит. Правда, я не пойму — зачем, все равно любят не оттого, что груди большие, от этого просто хотят. А я тебя и без них люблю. Прооперируйся здесь.
— Нет. Даже жену Пола Маккарти не сумели спасти ни за какие деньги. Дай мне просто пожить, не думая об этом.
— Давай продадим дом, и ты сама распорядишься всей суммой. Если решишь сделать операцию, я потом тебе любой дом подарю. В любой стране, где пожелаешь. Даже если просто потратишь деньги, все равно…
В тайне Кирилл надеялся, что, получив немалые деньги за дом, свои, а не выпрошенные у него деньги, Алина почувствует самостоятельность, начнет строить планы. И тогда благоразумие победит, заставит её пройти курс лечения, чтобы продлить свою не скованную экономическими обстоятельствами жизнь.
— Деньги, деньги! У меня кружится голова, и я дохожу до слабоумия, когда меня заставляют думать о том, что я должна ради них делать, что не должна. И вообще, мне кажется, что все тут вокруг жулики. Мне и денег не жалко, куда противнее чувствовать себя полной дурой. Возьми все на себя. Ты разбираешься в этом, продай дом по моей доверенности. Я подпишу все, что требуется. Продавай сам. Мне все равно.
— Но нам придется переехать в гостиницу. Тебе не надоел этот мелодрамный пейзаж? Поехали в Ниццу?!
Ницца…
Стоит ли везти в город, ставший последним прибежищем большинства русских эмигрантов, свою жену, желая заставить её забыть о приближающейся смерти, когда все так или иначе в нем умерли совершенно невероятной смертью, об этом Кирилл не задумывался. Увлеченный пластическими жестами людей модерна, легко перестроившись на этот стиль, он с удовольствием играл из себя дворянина начала века. К его бело-кремовому костюму, и шляпе, и плащу, не хватало только трости для окончательного перевоплощения. Он с удовольствием примерял к себе тот размеренный шаг, вздохи на закат, и фразы типа: Ты посмотри дорогая…