Опоенные смертью
Шрифт:
— Надо же! Какова у них сила почитания! Они меня явно путают с какой-то кинозвездой!
— Не с кем они тебя не путают. Ты и есть звезда. Разве только что не какая-нибудь там кинозвезда, а звезда настоящая. — И приступ нежности захлестнул его. Они ласкались, не стесняясь, словно в каком-то захолустном черноморском городке зимой на пляже, ласкались, не различая стен холодного серо-выхолощенного бетонного куба так похожего на московские кинотеатры типа "Енисей" или "Патриот", но ступени которого раз в год
Вдоль пляжа шло шоссе. По нему медленно катил мсье Серж. Иногда подолгу задерживаясь на платных стоянках. Он оглядывался на своих романтично настроенных клиентов и вздыхал.
Алина с удивлением разглядывала памятник киноаппарату, словно ребенок, не стесняясь ни кого, водила пальцем по изгибистым линиям пленки из черного металла. На аллее звезд внимательно изучала отпечатки ладоней известных кинодеятелей вмурованные в дорожку.
— Ты посмотри, какие крупные ладони! Непомерно крупные ладони в большинстве случаев, — восхищалась она своему открытию.
— Аналитик ты мой, — поглаживал он её, сидящую на корточках, по голове, — Все-таки у тебя наукообразное мышления. И зачем ты пошла в журналистику. Я всегда знал, что это не твое призвание.
— Но почему же, — не переставая рассматривать отпечатки, — обижалась по ходу дела Алина, — журналистика дает так много знаний!
— И никакой систематизации. Порою, мне кажется, что ты Ламарк.
— Ты хочешь сказать, что я в душе ботаник?! — оскорблялась Алина.
— Ну, тихо, тихо. Что ты там ещё нашла?
— В хиромантии руки с длинными пальцами называются артистичными, а здесь у большинства артистов они квадратные — философские. И очень большие большие пальцы — они означают волю.
— Ламарк. — Усмехнувшись, вздохнул Кирилл.
— Но причем здесь Ламарк?!
— Интересно с тобой. Всегда интересно. Слава богу, что ты у меня не Дарвин. Ведь тебе не приходит в голову опускать высшее до низшего. Нет, ты все самое примитивное и простое должна подтянуть…
— О! — перебила она его, — Вот тебе и спускаемся до простого — мизинцы у них тоже не маленькие. Заходят за третий сустав безымянного пальца. Ты понимаешь, что это значит?!
— Ну и что же?
— А то — что они не из тех, кто упускает свою корысть. Материальное положение, прибыль для них очень много чего значит. Они вовсе не такие идеалисты, какими хотят казаться.
— Вот видишь, в чем залог успеха. У меня тоже длинный мизинец. А ты… готова была отказаться от меня. Пустилась в свободное плавание — постигать культуру своей страны на основе творчества каких-то невезучих уголовников. Только зря тратила деньги.
— А ты не зря тратишь деньги в ресторанах и казино?
— Я их трачу на то, ради чего делаю.
— Ради чего же ты их делаешь?!
— Ради свободы. А свобода — это свобода игры. Не может играть лишь первобытный человек. Человек свободный не играть не может. А ты все ищешь первобытные основы.
— Я и пытаюсь, живя с тобой. Пойдем, я расскажу тебе про этот отель. Ты видишь башенки, они напоминают груди.
— Но если это и груди… Нет, Кирилл. Такие груди не принято прославлять в обществе. У людей принято, чтобы груди были похожи на купола наших церквей.
— Но это же твои груди. Маленькие, узенькие, вытянутые.
— Ужасно. Не напоминай мне.
— Но сколько в них беззащитности и темперамента.
— И все-таки это просто какие-то рюмочки. Наверное, владелец отеля избавился от алкоголизма, прежде чем начать строить его, вот и украсил перевернутыми рюмками, как это делали наши купцы в Москве.
— Нет. Была такая женщина… В неё влюблялись и любили. Мне Зинаида с утра рассказала. И звали её Оттеро. Однажды, один из поклонников подарил ей колье с драгоценными камнями, которое стоило столько, что на него можно было купить целый город…
— Чушь! Не бывает таких драгоценностей!
— Аналитик. Аналитик! Ты слушай стихи — стихию легенды! Было колье, как все говорят, ценой в целый город, а она проиграла его, едва получив. Она была азартной, зажигательной, доброй… И её маленькие груди запечатлел архитектор, влюбленный в нее. Это самый дорогой отель. А почему-то называется "Кали"? Пошли. Хочешь, поживем здесь?
— Пошли посмотрим, что там за скульптурка, среди пальм? — заслушавшись Кирилла, Алина чувствовала, что не может оторвать взгляда от скульптурного изображения женщины, в тени пальм через дорогу.
— Это же твоя копия! — воскликнул Кирилл, — подведя жену за руку к скульптуре.
— Нет! — отчаянно воскликнула Алина, и слезы блеснули в её глазах. Да она и не красива вовсе! Как могли в неё влюбляться все мужчины?!
— Сразу чувствуется, как она изящна в каждом своем порыве, как искренна, какой в ней темперамент! — Продолжал Кирилл. Он ещё раз сравнил свою жену с великой куртизанкой и, поцеловав, словно благословляя в лоб, пояснил. — Неужели ты думаешь, что мужчины влюбляются в кукол с обязательным общепринятым на данный момент стандартом? Они влюбляются…
— Влюбляются… — с горькой усмешкой перебила его Алина. — И ты влюблен. А все жду, когда же ты будешь меня любить.
— Я не вижу разницы.
— А я вижу!
— Но в чем она?!
— А в том!.. — Алина почувствовала себя, словно все видящий, все понимающий ребенок, не способный преодолеть косность взрослого. — А в том… — повторила она уже тихо. — Как она умерла?
— К сожалению, такие женщины, обычно умирают в нищете… Глубокой старухой. Недавно.
— Вот видишь! Ни один, из влюблявшихся в неё не спас её от такого конца. Ненавижу! Ненавижу всю эту вашу водевильную влюбленность! Слава богу, что я умру молодой.