Опора трона
Шрифт:
В этот самый момент, когда она пыталась уловить ускользающую мысль, мир взорвался.
Оглушительный грохот ударил по ушам, земля под каретой содрогнулась и вздыбилась. Мост, казалось, подпрыгнул в нескольких местах одновременно, словно гигантское чудовище вырвалось из речных глубин. Крики ужаса потонули в реве пламени и треске ломающегося дерева. Карету подбросило, швырнуло в сторону. Екатерина почувствовала, как ее тело отрывается от сиденья, ударяется обо что-то твердое. Мир перевернулся. Вода… Холодная, мутная вода Луги сомкнулась над головой.
Последняя мысль, вспыхнувшая в угасающем сознании, была до смешного обыденной, почти спокойной
«Как все глупо…»
И потом — темнота.
— Государыня императрица повелела всем, кому дороги вольности дворянские, позабыть об оставлении воинской службы и немедленно собраться под знамена Империи. Очнитесь от недействия своего, от пребывания в праздности! Доколе прельщаться одной суетой и уповать на армию? Пришло время, на службу поворотясь, Отечеству и своему сословию послужить!
Весь июль по Петербургу шастали глашатаи и собирали дворянское ополчение. Не конное, не волонтерское, что плетется позади воинских колонн и на поле боя годится разве что на преследование бегущего врага. Пехотное ополчение — вот на что был расчет. На тысячи отставников с реальным боевым опытом, но, поддавшись искусу «Манифеста о вольности дворянства», бросивших службу и разбежавшихся по своим имениям. Отчего ж их не поставить в строй, когда тяжелая година наступила?
Так рассуждал Захар Григорьевич Чернышев, задерганный до крайности необходимостью решить одновременно две задачи: и заслон в Финляндии супротив шведа учредить, и подготовить ударный кулак для похода на Москву. Оружия в Арсенале хранилось с избытком, но попытки собрать боеспособные части с северо-запада Российской империи с помощью рекрутчины дали исключительно слабый результат. Полки появились — но что то были за полки?! Видимость одна, их учить и учить. И тогда в голову графа пришла нетривиальная мысль А что если собрать те же полки, но из отставных офицеров, число которых росло в столице не по дням, а по часам?! Сбежали от мужицких погромов? Пора им и ответить, как положено настоящим мужчинам, а не прятаться за женину юбку!
Двадцать тысяч помещиков-отставников и просто волонтеров, проживавших в Петербурге и его окрестностях, удалось поставить под ружье. Полковники превратились в командиров батальонов и рот, премьер- и секунд-майоры — взводов, а чины поменьше, капитаны да поручики, составили костяк войска, выбрав себе должности сержантов, фурьеров, капралов и ефрейторов. А то и, наряду с подпоручиками и прапорщиками и бесчисленной толпой дворянских недорослей, просто встали в строй рядовыми.
Недоросли… Вот же напасть! Кто их готовили к ратной службе?
— Прельщались мы одной суетою, — сетовали их отцы, успевшие потянуть лямку службы. — Старые бароны ост-зейздские обнимут свои гербы и зарыдают: все пропало! А мы-то сами, русаки природные, лучше? Довольствуясь праздной и бедственной жизнью, разве готовили мы отпрысков своих к храбрости?
Оказалось, что готовили. Тысячи юношей самых лучших фамилий расхватали в цейхгаузах ружья и ранцы и заняли место рядом со старшими братьями и отцами, доставших из сундуков свои старые армейские мундиры. То, что эти мальчишки не умели ни заряжать толком фузеи и мушкеты, держать равнение в строю и понимать команды и такты, отбиваемые барабанщиком, искупалось их энтузиазмом. За пару недель ежедневной муштры в лагерях у Волхова из этой оравы удалось слепить подобие воинской команды. Корпус последней надежды. Так его прозвали в гигантском обозе, битком набитым оставшейся верной челядью,
От этой дикой обузы — многоверстной вереницы экипажей — удалось избавиться, переправив корпус через Волхов. Помогли морячки генерал-майора Назимова. Целая флотилия малых гребных и парусных судов, занятая ранее патрулированием студеных вод широкой северной реки, доставила корпус на другой берег.
— В нашем распоряжении семь полков полного штата. Легкой кавалерии три тысячи, составленной большей частью из добровольцев со своими лошадьми. С ней не все гладко — кони-то большей частью попривыкшие к охоте, а не к действию в эскадронном строю. Как они поведут себя при звуках выстрелов? — делился наболевшим начальник штаба на военном совете.
Это собрание высших офицеров было раздуто втрое супротив нужного. От сбежавшихся на него генералов весьма почтенного возраста не протолкнуться. Важничали, кряхтели, попердывали, чинились и хвастали былыми заслугами. Кто свою службу при Минихе вспоминал. Кто хвастал прогулкой по улицам взятого когда-то на штык Берлина.
— Какой штык?! Вам ключи вынесли на подушке! А вот мы одной дикой спаржей и молодым степным чесноком от голода бежали, когда шли на Крым…
— И как? Взяли тот Крым? Или вернулися обратно несолоно хлебавши?
— Да я тебя…
— Тихо, господа офицеры! Давайте говорить по делу!
— Да что там говорить! У мятежников двух полков не наберется. Местность им у Вышнего Волочка помогает, но численное преимущество за нас. Навалимся дружно, и магазины наши!
Слухи об огромный запасах зерна, о скопившихся в районе шлюзов барках, доверху заваленных провиантом, оказались той сладкой морковкой, за которой были готовы потянутся все питерцы от мало до велика, а корпусные квартирьеры — особенно. Если с амуницией и боеприпасами не было никаких проблем, то кормить многотысячную воинскую силу скоро будет нечем. А столицу — уже нечем. Генерал-фельдмаршал граф Чернышев топал ногами и требовал на совещаниях немедленного удара в юго-восточном направлении, который откроет путь на Москву.
— Румянцев уже на подходе к Оке. Все силы злодеев и возмутителей должны туда направиться. Разговоры о том, что Пугачев вот-вот выступит на Петербург не более чем враки. Он же не сумасшедший?
И граф, и командир корпуса, генерал-аншеф Петр Панин, сохранивший свое положение при дворе, несмотря на опалу старшего брата, не были уверены в истинности этих слов. Напротив, отчего-то с каждым днем они все больше и больше склонялись к мысли, что удар на Петербург и отрыв от войск Румянцева — это именно то, что предпримет самозванец. Это было настолько очевидно… Но время шло. «Маркиз» продолжал сидеть в Москве. Пришла пора атаки, согласованной по времени с южанами, и Чернышев буквально выпихнул Панина на другой берег.
Не успел корпус добраться до Новгорода, из Москвы пришла ошеломляющая весть. Разведка доложила: накануне своей незаконной коронации Пугач отправил армию на Петербург.
— Ты вот что, Петр Иванович, сделай, — решился на крайние меры Чернышев. — Беспристрастен я во мнении, что тебе с Емелькой не совладать. Опереди его. Ударь по Волочку, захвати магазины и быстро-быстро поспешай обратно за Волхов. Бог даст, продержимся за рекой до подхода Румянцева. А не то придется нам конину в котлы артельные пихать. Сожрем свою кавалерию.