Опора трона
Шрифт:
Смерть Екатерины, известие о которой, подобно молнии, поразило армию несколько дней назад, выбила последнюю опору из-под ног тех, кто еще колебался. Сражаться за мертвую императрицу, когда на троне в Москве уже сидит другой, коронованный патриархом, когда столица северная — Петербург — по слухам, вот-вот падет или уже пала под натиском войск самозванца… За что? За кого?
Граф Румянцев-Задунайский, бледный, осунувшийся, но не сломленный, стоял перед строем своих генералов и полковников. Его тяжелый взгляд обводил лица соратников — тех, с кем он делил тяготы походов, горечь поражений и радость побед. Сегодня им предстояло принять,
— Господа офицеры, — голос фельдмаршала, обычно зычный, сейчас звучал глухо и устало. — Вы знаете ситуацию, говорено не один раз. Императрицы… нет. Страна на пороге великой смуты, и кровь русская уже льется рекой. Дальнейшее сопротивление приведет лишь к новым жертвам и окончательному разорению Отечества. Я… я принял решение.
Он сделал паузу, тяжело вздохнув. В рядах офицеров пронесся ропот, кто-то нервно кашлянул.
— Тихо! — рявкнул генерал-фельдмаршал.
Строй покачнулся, но никто из него не вышел.
— Я принял решение… присягнуть новому государю. Петру Федоровичу. Дабы сохранить армию, дабы прекратить братоубийство и обратить наши силы против истинных врагов России — шведов, что терзают северные пределы, и ногаев, что вновь, как в старые времена, угоняют наших людей в полон.
Тяжелое молчание было ему ответом. Лишь ветер шелестел приспущенными знаменами.
Вдалеке показались пыльные клубы, и вскоре на их фоне вырисовалась конная группа. Впереди, на вороном Победителе, ехал он — Петр Федорович, или тот, кто называл себя этим именем. В простом черном кирасирском мундире, без лишней мишуры, но с той властной уверенностью во взгляде и осанке, которая невольно приковывала внимание. На голове — шапка Мономаха, в одной из рук — простой жестяной рупор. Рядом — его ближайшие сподвижники: Подуров, суровый и немногословный, Овчинников, с лицом стратега, уже, видимо, прикидывающий, как использовать новоприобретенную силу. Немного поодаль — казачий эскорт, сверкающий кривыми саблями, да несколько десятков человек в странных, незнакомых мундирах — то ли егеря, то ли еще какая-то новая конная гвардия самозванца. В возке позади свиты ехал патриарх Платон. Именно ему приписывали успех миротворческой миссии. Именно ему страна была обязана окончанием смуты.
Петр Федорович медленно ехал вдоль застывших полков. Его взгляд, цепкий и внимательный, казалось, проникал в самую душу каждого солдата, каждого офицера. Он останавливался, заговаривал с командирами, которых ему представлял Румянцев.
— Полковник Языков, Орловский пехотный, — Румянцев кивнул на высокого, худощавого офицера с бледным измученным лицом и забинтованными головой и грудью.
— Знаю ваш полк, полковник, — голос у Петра был ровный, без тени высокомерия. — Храбро бились под Белевым. Жаль, не за ту правду. Но доблесть ценю. России такие воины нужны.
Языков лишь молча склонил голову. Что он мог ответить?
Представления шли одно за другим. Закончив объезд, Петр Федорович выехал на небольшое возвышение в центре «покоя». Он поднял рупор, громко в него прокричал:
— Солдаты! Офицеры! Сыны России! — голос его разнесся над затихшим полем. — Горечь и смута терзали нашу землю. Брат шел на брата, и кровь невинная лилась рекой. Но Всевышнему было угодно положить конец этому безумию. Той, что сеяла рознь и держала народ в рабстве, нет более. Царство ее кончилось.
Он обвел взглядом тысячи лиц, обращенных к нему.
—
В рядах солдат прошел оживленный ропот. Пять лет… Это было почти невероятно после пожизненной рекрутчины. Да и возможность сделать карьеру офицера… Это многого стоило. Глаза загорелись надеждой.
— Но свобода — это не только право, но и долг! — продолжал Петр, и голос его вновь обрел стальную твердость. — Отечество наше в опасности! С севера грозят шведы, алчущие наших земель. С юга набегают орды ногайские, уводя в полон жен и детей наших! В Крымском ханстве неспокойно. Забыв о распрях, мы должны встать единым щитом на защиту России! И вы, солдаты и офицеры армии графа Румянцева, вы, покрывшие себя славой в битвах с турками, вы нужны России! Ваша доблесть, ваш опыт, ваша верность — все это нужно для грядущих сражений!
Он указал рукой на столы, покрытые красным сукном, где уже лежало Евангелие, стопки бумаг и чернильницы с перьями. Там же стоял патриарх Платон в окружении священников.
— Я не требую от вас присяги мне лично. Я призываю вас присягнуть России! Присягнуть новому порядку, где нет места рабству и произволу! Присягнуть свободе и братству! Те, кто готовы служить новой России — подойдите и подпишите присягу. Бывшие дворяне — подпишите отказные письма. Помните: отныне мы все — одна армия, армия русская, и враг у нас один!
Патриарх отслужил молебен. Войско встало с колена. Началась процедура присягания.
Первым, тяжело ступая, к столу подошел граф Румянцев. Он взялся одной рукой за развернутой знамя 1-й армии, другую положил на Евангелие. Твердым голосом зачитал текст присяги и, не дрогнув, поставил свою подпись на бумаге, лежавшей на столе. Затем, не сказав больше и слова, распустил свою туго заплетенную косу и специальными ножницами, которые уже держал наготове адъютант, состриг ее. Бросил на землю. Этот символический жест — отказ от дворянской привилегии, от старого мира — произвел на всех огромное впечатление.
За ним потянулись другие генералы, полковники, офицеры. Кто-то шел уверенно, с просветленным лицом, кто-то — пошатываясь, словно во сне. Косы летели на землю, перья скрипели по бумаге. Солдаты смотрели на это с изумлением и облегчением. Их судьба решалась здесь и сейчас. И, кажется, решалась к лучшему. Скоро придет и их черед подойти к столу, взяться рукой за полковое знамя и присягнуть царю и новой жизни.
Тех, кто отказывался присягать, собирали отдельно, под охраной казаков. Их было немного — несколько старых, упрямых генералов, пара полковников, с десяток офицеров помладше. Лица их были мрачны, но полны решимости. Они выбрали свою долю. Петр Федорович, проезжая мимо них, остановился.