Опора трона
Шрифт:
— Ваши предложения, генерал? — спросил он строго, совершенно преобразившись. — Хотите нас на другой берег пропустить?
— Лучше! Я ваши войска на свои суда погружу и прямо к петербургским набережным доставлю.
— А не врешь? — подозрительно осведомился Зарубин, снова перейдя на «ты».
— Он не врет, Ваня, — вмешался Ожешко, тоже вставая и оправляя свой мундир.
— Тогда — по коням!
Через несколько дней егерские полки Зарубинского легиона вступили на бурлящие улицы Петербурга и быстро навели порядок в бывшей столице, хотя о потере своего статус город еще не подозревал. Вслед за егерями в северную Пальмиру потянулись барки с зерном. Показательные расстрелы и хлеб быстро образумили горожан.
Глава 6
Захудалого,
Вторым грехом вздыбилось в нем честолюбие. О, в случае с Михал Федотычем это слово нужно писать со здоровенной заглавной буквы. С буквицы в затейливых узорах, как в старинных книгах! Он ратовал за «уравнение в награждениях», но свои успехи публично возносил до небес, а чужие пытался умалить.Если не выходило, срывался. До неконтролируемых вспышек ярости.
«Живи сколько можно не чвановато», — поучал он сына, а сам… Сам он поднимался с самого низа и останавливаться не желал. В мечтах виделись ему деревеньки с покорными рабами и грудь в орденах. Потому конкурентов ненавидел люто. Одно имя Суворова вызывало у него зубовный скрежет. Тот факт, что удалось его обскакать, окрылил, пока… пока… Пока не выяснилось, что хвалить-то, рукоплескать и слагать оды некому. Награждать — некому. Известие о смерти государыни императрицы оказалось для него настолько чудовищным ударом исподтишка, что он отказывался его принять. Он чувствовал, что судьба его влечет к командованию целой армии — да нет, бери выше — к федьмаршальскому жезлу! И что, все прахом? В одночасье?!
Он благополучно добрался до Тулы со своим ополовиненным корпусом, приняв под Харьковым командование у Текели и отправив того оплакивать свою несчастную судьбу в славяносербскую колонию. Занял обывательскую квартиру по своей методе изображать простецкого парня. И чуть ее не разгромил, когда от Румянцева пришла эстафета с последними новостями.
Когда схлынул припадок бешенства, когда вернулась рассудочность, он неожиданно для себя понял и даже сумел четко сформулировать: «Бог дал мне случай употребить к умножению репутации. Настало время молодых генералов». Он уже не чувствовал себя глубоко оскорбленным. Ежели встретились бы с генерал-фельдмаршалом, он бы сказал ему в лицо: «не могши хорошо исполнять дело государево, лучше захотеть его оставить, нежели как испортить».
Он принялся мерить свою комнату шагами — быстрыми, как он привык носить свою невысокую тщедушную фигуру. Сверкнувшая в голове мысль — настоящее озарение — заставила его застыть. Он тяжело задышал, прижал ладони к лицу и произнес вслух лишь одно слово:
— Петербург!
Да, да! Именно Петербург! Он еще не знал, что столица пала в руки пугачевских генералов.
В голове тут же стали собираться в единое целое кусочки пазла. В его руках мощное воинское соединение. Пускай Румянцев рассыпается в любезностях узурпатору. Пускай две армии изображают стояние на Угре — Петру Александровичу не привыкать, он и через Дунай-то шагнул, лишь когда окрик из Петербурга пришел. Нет, Мишенька умный. Мишенька поступит хитрее и тактически ловчее. И всех-всех переиграет — через Калугу вырвется на оперативный простор и бросится со всех ног к
Конечно, он не мог вот так, с бухты-барахты, взять и развернуть свой полукорпус, не имея соответствующего приказа. Офицеры бы не поняли и возроптали. Выход, как ни странно, содержался все в том же письма Румянцева.
— Господа, командующий мне пишет следующее: «ежели провизия изойдет, худо придется армии», — Каменский потряс письмом генерала-фельдмаршала перед лицом офицеров, собравшихся на срочное совещание. — От нас зависит спасение всех. Без промедления выступаем на Белев.
— Как на Белев? Он же к западу, а нас ждут на севере, — удивились все присутствовавшие.
— В Белеве собраны огромные запасы зерна! Об этом мне сообщили местные чиновники.
Все! Шах и мат! Никто его не упрекнет в излишней инициативе. Потом, когда провиант окажется в руках его полукорпуса, он скажет, что нужно доставить его в Калугу, в Вышний Волочок, в Петербург. Чем дальше от них окажется Румянцев, тем легче Каменскому маневрировать. Никто не посмеет упрекнуть его в своеволии. В столице же на руках будут носить. А коли догонит его посланник Румянцева, он ему ответит свысока:
— Счастие в войне переменчиво, как и эстима публики: тот, кто героем казался поутру, иногда безвинно приобщается в вечеру к шутам. И наоборот! (1)
Войску Каменского, в отличие от остальной части южной армии, посчастливилось избежать проделок пропаганды Новикова и Шешсковского. Падения морального духа не случилось, полукорпус сохранил боеспособность — ни орловцы полковника Языкова, ни кавалеристы барона Розена, ни прочие части не утыкались взглядом в развешанных по деревьям мятежников. Бодро, с песнями, выдерживая положенный интервал между взводами, в темпе, принятым в армии за норму, замаршировали на запад. Задерживал арьергард, в котором плелся тульский батальон — сотни бывших подмастерий и подсобных рабочих с ТОЗа, которых Каменский насильно забрил в рекруты.
— Имеем привилегий!
Напрасно мастера взывали к закону. Генерал был полон решимости любыми путями восстановить свой корпус до штатного расписания, возместить потерю суворовской дивизии.
— Плевать мне на ваши привилегии! Державе должно послужить с оружием в руках! Спора не приемлю! Кстати, об оружии. Вооружить батальон вам повелеваю из собственных запасов.
От Тулы до Белева — 100 верст. Суворовцы могли и за три дня дошагать, каменцы с гирями на ногах в виде туляков за четыре так и не добрался. Каменский от такого сравнения внутренне закипел. Чтобы не взорваться, прихватил два полка гусар, конных карабинеров и выдвинулся вперед, под самый Белев. Решился на рекогносцировку, да только не учел против кого и, что еще важнее — с кем. Острогожский и Сербский гусарские полки принимали участие в ликвидации Запорожской Сечи. За их приближением внимательно следили разведчики кошевого атамана Калнышевского.
Казачий стан за Окой бурлил. Месяц бездействия пагубно сказался на отряде. Когда дошли вести с родины, все взорвалось. А тут еще добрались до табора сосланные в Сибирь и освобожденные пугачевцами гайдамаки с рваными ноздрями. С претензиями лично к кошевому. Именно Калнышевский выдавал их москалям, а некоторых своею рукою порол. В его адрес полетели открытые угрозы. Охрана не спускала рук с рукоятей ятаганов, дорогих сабель и тяжелых пистолей.
— Ты! Ты наши вольности продал! Ты виноват в порушении Сечи!