Опровержение идеи о существовании внешнего мира

Бэклунд Горан

Это важное прозрение. Мы образуем концепции путём перегонки наших переживаний в слова — мы обобщаем их содержание, создаём символы, чтобы представлять их в их отсутствие — чтобы использовать в разуме и общаться с другими. Концепции не возникают ниоткуда, они извлекаются из формируются из нашего непосредственного опыта — и значение, которое они имеют, следовательно, должно быть основано на ощущениях, из которых они были добыты. Отследи возникновение концепции, найдя её определение — определение определения и так далее —

и ты в конце концов уткнёшься в некое ощущение. Если нет, то в твоём уме не концепция, а пустое слово.

Я пытаюсь выразить это Уолту.

— Всё верно, — говорю я. — Мы формируем концепции путём абстрагирования, и то, от чего мы абстрагируемся, является или происходит из прямого переживания. Имеем ли мы конкретную концепцию, как "яблоко", или что-то более абстрактное как "еда", в корне её иерархической структуры лежит, в качестве элементарного референта, ни что иное, как непосредственное переживание.

— И что? — Уолту интересно, куда я клоню.

— И концепция "круглый" происходит из ощущений. Слово берёт своё значение из ощущения круглости!

— И? — спрашивает он.

— И как может быть яблоко круглым по своей сути, когда мы под словом "круглый" понимаем ощущение округлости? Может ли реальное яблоко быть похожим на ощущение? Может ли яблоко быть "похожим" на восприятие — чья природа и вид определяются нашим аппаратом восприятия? Может ли быть такое?

Уолт выглядит озадаченным. Он не отвечает.

— Другими словами может ли яблоко, какое оно есть по своей сути, быть "похожим" на яблоко, каким оно нам кажется?

Ещё какое-то время он думает.

— В этом вопрос, да, — говорит он, — но он кажется неразрешимым, так как мы не можем знать яблоко, как оно есть по своей сути. Это выходит за пределы нашего восприятия.

— Могу тебя заверить, решение есть, — говорю я. — Нужно только внимательно посмотреть.

— На что?

— На то, как мышление и язык искажают то, что прямо перед нами.

***

— Что ты имеешь в виду? — говорит Уолт.

— Что, если есть способ узнать о том, каковы вещи в своей сути, даже если мы не можем наблюдать их напрямую?

— Как?

— Можно подумать, что у того, что, возможно, существует за пределами нашего восприятия, нет границ, но факт в том, что границы есть. И хотя у нас нет доступа к объективной реальности, чтобы самим на неё посмотреть, мы можем знать с уверенностью, что некоторые вещи просто не могут там существовать.

— Но как можно это узнать? — спрашивает Уолт.

— Потому что их там обязательно нет, по определению. Различие между нашим переживанием

и объективной реальностью имеет ту неотъемлемую логику, что что бы ни существовало на одной стороне, не может существовать на другой. Другими словами, мы можем знать благодаря только анализу, что например "радость" или "боль" там существовать не могут. Субъективное переживание не может существовать в объективной реальности, также как вымышленные вещи не могут существовать в реальном мире, или реальные вещи в вымышленном мире.

Я делаю паузу, чтобы удостовериться, что Уолт следит за мной.

— Вымышленные вещи не существуют в реальном мире, потому что если бы они существовали, они не были бы вымышленными, но реальными, — объясняю я. — Точно также переживание не может быть частью объективной реальности, поскольку объективная реальность это именно то, что не является переживанием.

Уолт думает.

— Но может быть "радость" или "боль" каким-то образом могут существовать там, — говорит он. — Откуда мы можем знать?

— Говорить, что могут — бессмысленное заявление. Переживание ни коим разумным образом не может существовать отдельно от переживания. Любой, кто говорит, что может, утверждает очевидное противоречие. Радость только потому радость, что она переживается — в противном случае это не радость.

— Окей. Но это не очень-то полезно. Никто и не думает, что радость или боль вообще где-то существуют.

— Согласен. Но что если мы сможем обнаружить, что "круглое" в точности как "радость"? Что это просто форма нашей собственной субъективности.

— Неужели? — спрашивает он.

— Единственная вещь, мешающая нам увидеть это как самоочевидную истину, это мышление и язык, — отвечаю я.

***

— Наше понятие "восприятие" включает три элемента, — говорю я Уолту. — Воспринимающий, то есть я, затем акт восприятия, то есть моя способность, и наконец, воспринимаемый объект.

— Окей, — отзывается Уолт.

— Мы говорим "Я вижу яблоко" или "Я слышу шум", но факт в том, что это разделение на "я", "вижу" и "яблоко" исключительно концептуальное.

— Эти три элемента, — продолжаю я, — "я", "вижу" и "яблоко" — не являются частью нашего непосредственного опыта. Они не отражают то, что происходит.

— Тогда что же происходит? — спрашивает он.

— Небольшой анализ, который мы только что вкратце проделали, показывает, что элемент "я", воспринимающий, должен обязательно находиться вне восприятия. Наше восприятие появляется через аппарат, который сам не является объектом восприятия.

— Как камеры нет на фото, и художника на картине, — говорит Уолт.