Опровержение идеи о существовании внешнего мира
Шрифт:
—-----------
*rednessing, bluenessing, coffee mug-ing, yellownessing
–------------
Я сделал паузу, чтобы убедиться, что Уолт внимает, потом продолжил.
— А теперь мы можем начать понимать, почему вещи сами по себе не могут иметь цвета, и почему они не могут быть круглыми или жёсткими — цвет это ни что иное, как видение; форма, текстура и мягкость это ни что иное, как чувства. Объект не может быть жёстким сам по себе, так как мы словом "жёсткий" ссылаемся на манифестацию чувства. Он также не может быть ни красным, ни круглым, если под этими словами мы подразумеваем
Я даю этому впитаться, прежде чем продолжить.
— И никаким мыслимым способом видение или чувствование не могут существовать независимо от восприятия, ибо видение и чувствование как таковые являются ни чем иным, как восприятием!
— Значит, мы не "слышим" "звук" и не "чувствуем" "ощущение"? — спрашивает Уолт.
— Нет, есть только слышание или чувствование. Мы не ощущаем ощущение — есть только ощущение! Это неделимая единая природа всего восприятия!
— Окей, — говорит Уолт, — я понимаю, что сама вещь не может иметь цвета, и что она не может быть "жёсткой", но мне всё ещё кажется, что она может быть "круглой". Ты не мог бы разъяснить?
— Есть два способа, которыми мы можем постичь круглость, — говорю я, — визуально и тактильно, так?
— Да. Мы можем видеть круглые вещи и мы можем ощупать круглые вещи.
— Итак, можешь ли ты увидеть что-то круглое, независимо от цвета?
— Что ты хочешь сказать?
— Если убрать весь цвет из восприятия, в каком смысле объект будет круглым?
— Хм. Думаю, ни в каком. Фактически, не будет возможности вообще что-либо в нём различить.
— Правильно. Объекты это "объекты" лишь потому, что имеют явные границы, которые в визуальном смысле являются просто цветом. А концепция "круглый" это ни что иное, как определённый цветовой рисунок, который, как я продемонстрировал, есть ни что иное, как видение. "Круглый" не может означать ничего, кроме частного случая видения.
— Я понял.
— Теперь проделай тот же мысленный эксперимент, но с тактильным ощущением. Убери из объекта все тактильные ощущения, которые как я продемонстрировал, есть ни что иное, как чувствование — и не останется больше смысла, в котором мы можем назвать это круглым.
Уолт кивает.
— Полагаю, ты прав, — говорит он.
***
Уолт сейчас стоит на пороге следующей двери — ведущей туда, где мы нанесём решающий удар по той концепции, которая удерживает всё это вместе. Теперь, когда он понял, что формы, характеристики и видимость мира являются ни чем иным, как самим восприятием — что есть только чувствование, только видение, только слышание и так далее — у него есть всё, что требуется, чтобы проплыть последнюю милю путешествия, в которое он пустился. Знает ли он где оно заканчивается? Конечно, нет, но стоя перед этой дверью, он непременно должен был заметить табличку над ней, на которой тщательно выгравировано несколько слов:
"Смотри, в том, как мы думаем о реальности, есть ошибка.
Эта ошибка системная общесистемная.
Вещи не такие, как кажется".
Глава 4. Пространство.
— Я тут думал над тем нашим разговором, — говорит мне Уолт.
— И? — спрашиваю я.
— Теперь я всё понял, — отвечает он. — Допускаю, что ты был прав.
О, боже.
Он двинулся дальше.
– Реальность как она есть в действительности не имеет формы или цвета. Скорее это что-то пространственно-временное, где существуют субатомные частицы, и эти частицы взаимодействуют с нашим телом, вызывая процессы в нашем мозге, что делает возможным все переживания. И всё это управляется законами квантовой механики.
Уолт смотрит на меня в ожидании подтверждения своей сказки. Но я вижу, что в глубине души он знает, что этот корабль идёт ко дну.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — говорю я. — Но всё это — теоретические частицы, стринги, энергии и квантовые механики — зависит от независимого физического пространства, в котором всё это существует. А его нет.
Уолт неподвижно смотрит на меня. Проходит несколько мгновений.
— То есть ты говоришь, что внешнего мира нет? Что ничего не существует? — спрашивает он.
До сих пор отсутствие объективной реальности было идеей, которая не поднималась над уровнем занятных рассуждений. Она никогда не была реальной угрозой взглядам Уолта на то, как на самом деле обстоят дела. Но теперь он сам — само его тело из плоти и костей — под вопросом.
— Верно, — говорю я. — Есть только эти ощущения, — я поднял руки.
— Мы в Матрице?
Я улыбнулся, вспомнив о фильме.
— Да, но выхода нет.
Уолт не может в это поверить.
— Ты же шутишь, да? — говорит он, тряся головой. — Это безумие.
До сих пор мы просто жонглировали интересными идеями. Но сейчас над ним нависла угроза, и будет только хуже. Одна из этих идей должна сейчас затронуть нечто жизненно важное, и когда это случится, Уолт не будет просто довольным от успешно проведённых нескольких раундов интеллектуального спарринга. Нет, когда из нас вынимают стержень, за счёт которого держится вся наша жизнь, лежать на полу — полностью разрушенными — гораздо более типичная реакция.
Мир, каким мы его знаем, похож на карточный домик, который держится на одной единственной коренной секции, без которой он рухнет. И когда мы демонтируем эту секцию, когда человек разбирает по частям идею объективности, и становится ясно, что понимание мира с этой точки зрения перестаёт быть справедливой формой мышления, то фундамент, на котором зиждется мир, неизбежно разрушается — оставляя карточный домик в свободном падении.
Уолт ходит взад-вперёд.
— Понимаешь, я думал об этом после нашего последнего разговора, — говорит он. — Ты должен знать, что я рассматривал-таки возможность, что этого мира может не существовать, но я не понимаю, как ты можешь быть так уверен в этом! Насколько я понимаю, здесь возможен любой из вариантов.
— Вспомни о том, что идея о внешнем мире — всего лишь идея, — говорю я. — Непроверяемое предположение, на котором выстроено всё остальное.
— И что? Предположение могут быть правильными, знаешь ли, — говорит он. — Что заставляет тебя думать, что это — неверно?
— Потому что в самом предположении я обнаружил изъян.
— Как так? — спрашивает Уолт.
— Сперва я приведу одно сравнение, чтобы ты смог точно понять, что я имею в виду.
— Прошу тебя, — говорит он.
— Ты слышал когда-нибудь о квадратных кругах?