Опять ягодка (сборник)
Шрифт:
Многие мужчины хоть раз в жизни побывали в такой щекотливой ситуации, когда в бескомпромиссной схватке сходились честь и трусость. И предстоял нелегкий выбор. Семен уже обожал свою первую женщину. И в океане нерастраченной нежности детдомовского паренька с наслаждением тонула Нелли Ширинкина, тусовщица и содержанка, вдруг оценившая жизнь и любовь по-другому, не так, как было до встречи с наивным и искренним Семой. Она чувствовала, что так, как он, больше никто ее любить не будет, никто не будет с таким умилением слушать ее глупую болтовню, никто не будет так ласково, как он, и любовно называть ее «бубнилкой».
«Мальчик, мой милый мальчик», – с материнским чувством повторяла она в ответ на любую грубость, которую позволял себе Семен, чтобы поддерживать в себе, как он по-дурацки предполагал, обязательную мужскую брутальность. Но – не сочеталось, не катило. Перефразируя известную песню поп-звезды, которого одна газета назвала «романтическим странником в вечном поиске настоящей любви», что, в какой-то мере, давало ему право продолжать «вечные поиски», всякий раз сокрушенно вздыхая о том, что «дельфин и русалка – не пара», – относительно Семена можно было спеть так: «Очки и косуха, бандана и Сема – не пара, не пара, не пара».
Однако честь и трусость, долг и испуг, желание не дать в обиду любимую и полное отсутствие средств для этого – продолжали свою жестокую борьбу в уме и душе Семена.
Вася же стоял и ждал, покачиваясь и поигрывая ножиком-бабочкой в руке, на предплечье которой красовалась синяя татуировка: «750 дней без женской ласки», что могло означать либо скрытую угрозу, либо обещание каких-то невероятных, особенных любовных утех. Перегар из приемного пункта левого вискаря, то есть рта торговца женским бельем, убивал всех насекомых в радиусе пяти метров от группы, члены которой находились во взаимном противоречии.
Все трое хотели разного: Вася – просто развлечься, повеселиться; Семен – достойно выйти из создавшегося положения, по возможности без драки, в которой он наверняка потерпит поражение, а Нелли – чтобы Вася отстал без оскорблений и грязных намеков на ее прежние связи. И вот именно Неллино желание оказалось невыполнимым, несбыточным и привело к критической точке, после которой и без того слабая надежда на бескровное и мирное разрешение назревающего конфликта обрушилась и сгинула в облаках рыночной пыли и Васиного перегара. Вася ведь молчать не стал. А что он вообще мог сказать без грязи? Да ничего! Вот он и разразился небольшим, но выразительным монологом в адрес Нелли, не обращая ни малейшего внимания на стоящего рядом какого-никакого, но все-таки – мужчину. Будто его вообще не было, будто он – пустое место, что было для Семы-Сэма особенно обидно.
– Ну чё, Нелька, – задиристо произнес Вася, будто приглашая ее к диалогу, в котором он, однако, совершенно не нуждался. Монолога ему хотелось, сольной партии перед рыночной аудиторией. – Ну чё, Ширинкина?! Ты чё нас бросила? Всю компанию нашу, а? А ведь мы, плеть, тоскуем по тебе, скучаем, плеть, понимаешь ты это? Вспоминаем, сука, как ты, Ширинкина, знакома была со всеми нашими ширинками. – Вася хрипло заржал, очень довольный своей пошлой игрой слов, тем более что собирающаяся базарная публика явно одобряла его поведение, ожидая динамичного продолжения начавшегося шоу посреди обычной дневной скуки.
– Он врет, врет, скотина! Не слушай его! – забилась в истерике
А тот стоял, белея всем лицом и понимая, что он должен, обязан защитить сейчас свою Нельку, чего бы ему это ни стоило, потому что иначе потом всю оставшуюся жизнь будет себя презирать. А торговец бельем все продолжал. Он решил, что если его чудесная реприза насчет ширинки имела успех у собравшихся коллег и покупателей, то ее необходимо закрепить и продолжить.
– Ширинкина, не вой! Не базарь, – посоветовал он рыдающей на плече Сэма девушке. – Не базарь! – повторил он. – Ведь мы же и так на базаре! – в полном восторге от себя, как шоумена, выкрикнул Вася, родивший вот прямо сейчас на глазах у всех второй подряд искрометный каламбур. Ему такое никогда не удавалось, и поэтому он прямо-таки цвел и готов был даже раскланяться под аплодисменты базарного (опять-таки) электората. – Смотри, Нелька, – все более наглея, куражился Вася, – вот моя ширинка, – он показал рукой с ножичком место, – узнаешь? Али забыла уже?!
– Вася, кончай, – последнюю попытку урезонить гада сделала Нелли сквозь слезы.
– Пока нет, – наметился у того третий каламбур, чего пропустить было нельзя. – Пошли в мой ларек, я тебе напо…
Он не успел договорить, ибо Семен, успев предварительно снять очки и спрятать их в карман косухи, врезался головой (ибо другого приема он и не знал) прямо в скалящийся рот подлого отморозка. В борьбе с интеллигентской робостью, и даже трусостью, честь на этот раз триумфально победила. Толпа ахнула. Василий упал, но тут же поднялся, сплюнув в ладонь выбитый зуб.
– Ах же ты, падла! – сказал он удивленно и спокойно, и нож-бабочка опасно засверкал в его руке. Он медленно двинулся к Семе, поигрывая своим ножиком и все больше свирепея. – Ты, тля, на кого руку, то есть башку свою тупую поднял? Ты, сука, хоть понимаешь, что жить тебе осталось минуты две?
И он сделал первый пробный замах рукой. Бабочка взлетела, затрепетало лезвие. Однако вот тут-то руку осатаневшего ублюдка кто-то остановил, перехватил железной хваткой, от которой Вася аж завизжал от боли. Хватка была – чья надо хватка! Простившийся уже с жизнью Семен разглядел сквозь близорукий туман фигуру Тайсона, а чуть позади, уже надев очки, он увидел своего улыбающегося ангела-хранителя Бандану – то есть Вениамина Юрьевича Знаменского. Но не все еще было кончено. Так просто тот злополучный эпизод завершиться не мог. Вася свистнул своим разбитым ртом два раза. И как-то очень быстро вокруг них сгруппировалось человек десять с угрожающими физиономиями и с руками в карманах, в которых явно содержалось до поры что-то очень грозное и уголовно наказуемое.
– Нас обидели, – сказал Вася, пришепетывая дыркой в линии улыбки, отчего у него получилось: – Наш обидели и ошкорбили! – При этом он показал соратникам поднятой вверх рукой свой выбитый зуб. Показал, как флаг, зовущий к борьбе, к защите своей рыночной территории. – Вот этот шибздик, – он ткнул пальцем в сторону Семена, – неожиданно, внежапно ткнул швоей тупой башкой мне в жубы, – он опять показал выбитое, – я хотел его накажать, а вот эти дяди, – он кивнул в сторону Тайсона и Банданы, – жа него жаштупаютца. Нешправедливо. Он нашу бабу увел. Нельку.