Опыт путешествий

Гилл Адриан Антони

В самом сердце этого огромного, дорогого, микрорегулируемого эпического спектакля с тысячами задействованных актеров, на месте, где следовало бы находиться политическим установкам, зияет некая глубокая, минималистская, никем не тронутая дыра. Даже для тех из нас, кто живет под фоновую музыку речей новых лейбористов, эти заявления — пустой звук. Есть громкий список пожеланий, среди которых счастливое завтра, всеобщее медицинское обслуживание, новые рабочие места, более дешевое и чистое горючее, прогресс в образовании, доступное жилье, мир без войны и много заграничных друзей, но нет подробностей. Причем подробностей не просто нет — отсутствует даже набросок будущих действий. А как же план?

План тоже отсутствует. Американские политические установки рождаются на свет с врожденными финансовыми застоями. Любое изменение

выливается в долгий, медленный и зубодробительный процесс. Такова система. Бог — в деталях. И то, что предлагают нам демократы, — это мечта. Каждый из выступающих имеет мечту, делится ею с окружающими, лелеет ее и упоминает всуе имена своих детей для придания этой мечте смысла. Демократы владеют частью мечты, имя которой Америка. Это напоминание о том, что Америка — единственная страна на свете, где мечтать не вредно. Очнувшись, ты понимаешь, что все это было лишь фантазией, и сказке тут же наступает конец. Конец мечты — начало реальной жизни, в которой ты снова становишься дворником или официанткой, будешь вырезать купоны на скидку и молиться, чтобы у тебя не было рака. А твои дети будут ходить в школу по благотворительной программе. Отсутствие новых мыслей, хитрого плана или даже списка действий по осуществлению этого плана — беспокоит. Некоторые назвали бы такое поведение беспечностью. У многих в Америке нет мечты, потому что они слишком напуганы своей ипотекой, чтобы мечтать. Так что, после выпуска футболок с надписью «Да, мы это можем!» нужно тут же начать выпуск новых с надписью «А как?».

Три первых акта съезда проходят, как «Гамлет» без принца Датского. Драма без Обамы. Он появляется как призрак на телеэкранах, всегда без пиджака, и произносит блестящие проповеди, не лишенные уитменовского пафоса и гуманизма [133] . Телевизионные гуру из горячих новостей, которые, наподобие шекспировских ведьм, всегда появляются страшноватыми троицами, фонтанируют советами, заклинаниями и предостережениями.

Накал страстей лихорадочно растет, и Пепси-центр уже не может вместить всей энергетики финального действа. Сцена должна быть гигантской, больше чем для любого другого съезда. На футбольный стадион «Майл-Хай» приглашено 84 тысячи человек. Там выстроен китчевый фасад в стиле неоклассицизма, копирующий правительственные здания Вашингтона, в частности Мемориал Линкольна, где 45 лет назад Мартин Лютер Кинг-младший произнес самую знаменитую речь XX столетия. И жрецы, и сама действительность требуют сходного представления.

133

Уолт Уитмен — американский поэт и публицист (1819–1892).

Начинается все не очень хорошо: в два часа дня еще стоит очередь длиной в милю. До речи Обамы осталось шесть. Шоу начинается медленно, под звуки ужасного кантри и песен Стиви Уандера, который теперь играет на всех коммерческих мероприятиях и аукционах мира. Еще есть смешная шеренга генералов в стиле Гилберта и Салливана [134] , как будто они пришли на конкурс «Мисс Мировое Господство». Они кокетливо машут, желают работать на дело мира во всем мире и общаться с детишками и уверяют, что Барак — их кандидат. Звучат истории о руках, ногах и товарищах, оставленных в пустыне, а потом Эл Гор пробегается по своей «зеленой» речи, как толстяк по тонкому льду.

134

Авторы 14 комических опер, созданных во второй половине XIX века. В Британии их произведения популярны не меньше, чем в континентальной Европе произведения Оффенбаха, Штрауса или Кальмана.

И прежде чем мы успеваем расслабиться, на сцену вступает Обама — деятельный, внешне привлекательный, невозмутимый. Худой черный рыцарь, пришедший вернуть себе Камелот. Его долго приветствуют. Толпа превращается в одно ревущее, восторженное, ритмично двигающееся существо, напоминающее своим звучанием парады фашистов. Ну и кто сказал, что только нацисты умеют так весело приветствовать?

Обама благодарит, повторяет слова благодарности снова и снова, прекрасно зная, что драгоценное

время прайм-тайма утекает. Его речь длинна, многословна и беспорядочна, словно он пытается вспомнить список покупок и стихотворение одновременно. Возможно, мы слишком многого от него ждали. Или на нас влияет острая критика Обамы республиканцами, которые утверждают, что он всего лишь симпатичный болтун, носитель пустой риторики. Как бы то ни было, речь не приводит в восторг. Она нормальная, лучше, чем просто нормальная, она даже трогает. Он разносит в пух и прах Джона Маккейна, обещает нам полный комплект либеральных подарков, много говорит о том, как важно достойно делать свою работу, а я не могу оторвать взгляд от армии молодых волонтеров, которых использовали, чтобы устроить весь этот театр, и которые, скорее всего, сами оплачивали все свои расходы.

Время от времени в речи Обамы возникают вспышки красноречия и моменты чрезвычайного вдохновения: «Эти выборы никогда не были моими, — его чистый церковный голос взлетает. — Они всегда были вашими». И легионы заобамленных чувствуют, что он говорит правду. Эти выборы действительно устроены для них. «Перемены не приходят из Вашингтона. Это вы приносите перемены в Вашингтон». Естественно, он вспоминает и свою семью, но только ее белую половину. И только один раз, мимоходом, упоминает человека, передавшего ему его заветную чернокожесть. Сквозь тишину с горних высей раздается долгое, леденящее душу африканское завывание. Плач отца Гамлета.

Мадагаскар

Земля блестит и переливается, как сокровища османского паши. Жарко. Солнце играет на поверхностях кристаллов, отражения разбиваются на тысячи маленьких лучиков. Это — полудрагоценные развалины. Какой-то по-гоблински чокнутый пейзаж, сложенный из богатств и пышных нарядов. Кварц всем своим геометрическим и призматическим блеском освещает день цветами горного хрусталя. Это напоминает след древней радуги. Ветер сделал валуны похожими на изгибы тел огромных вымерших ящериц, вьющихся и переплетающихся друг с другом. Окаменевшая оргия. Забраться на эти валуны очень трудно. Мы спотыкаемся и карабкаемся по рассыпающимся под костяшками пальцев валунам, а на наших подошвах блестят алмазы.

После каменного хребта пейзаж на мили вперед представляет собой неуступчивое, похожее на лицо сердитого древнего человека плато, сливающееся с пиками и ущельями. Оно негостеприимно и одновременно восхитительно. Щурясь, я выхожу под яркий и чистый солнечный свет, утренний зной становится все более жарким, а мои мысли, естественно, обращаются к Хейвордс-Хит.

Невидимая кружевная сеть связей, накрывшая мир, редко бывает очевидной, никогда — простой, но всегда — удивительной. Многие наспех набросанные идеи начала тысячелетия просуществовали не дольше, чем горит петарда. Но одна из них — сдержанно амбициозная — оказалась пророческой и стала символом наших опасений за судьбу этого мира.

В 2000 году ботанический сад «Кью-Гарденз» получил грант на сбор семян 10 % всех существующих в мире растений. Если денежные поступления будут продолжаться, то цифру можно было бы увеличить до 30 %. Проблема в том, что процент собранных образцов постоянно снижался, ведь те, кто занимался поисками, находили все новые и новые виды — их было больше, чем собранных семян уже известных растений. Было ужасно, что большая часть утерянного нами исчезала безымянной. Поэтому было решено построить в городе Хейвордс-Хит репозиторий.

Он чем-то похож на логово злодея из фильма про Джеймса Бонда — но с сувенирным магазином. Здания из стекла и бетона, защищающие растения от людей и божественной стихии. Внутри в тихих лабораториях старательные ученые и пенсионеры-добровольцы перебирают семена, проверяя их на фертильность, прежде чем положить в холодное, сухое место — в обычные стеклянные банки. «Вы хотите сказать, что отправляетесь в джунгли, собираете редкие семена, привозите сюда, пенсионеры их моют и чистят и кладут в кладовку?» — интересуюсь я. «Нет, — отвечает Пэйд Смит, директор репозитория Millennium Seed Bank. — Мы не можем собирать их в джунглях, потому что семена влажные, а если они высыхают, то умирают». «Но вы можете сохранять их влажными в мокрой бумаге,» — говорю я. «Нет, — отвечает он сдержанно. — Они могут прорасти». Ах, да, конечно. А почему мы едем на Мадагаскар? «Я думаю, это вам должны объяснить сборщики семян», — говорит он с легкой улыбкой.