Оракул мертвых
Шрифт:
Мирей покачала головой:
— Наполовину итальянец, наполовину бедуин… Хуже, чем я могла себе представить, бедный папа. Ну ладно, теперь, когда ты мне все рассказал, надеюсь, ты удовлетворен. Возможно, тебе интересно будет узнать, что от этого известия мне ни жарко ни холодно, однако оно объясняет многие черты его характера и определенные исключительные аспекты его мужественности.
Граф от такой провокации разгневался и занес было руку, собираясь влепить дочери пощечину, но Мирей бесстрастно посмотрела ему в глаза:
— Попробуй только тронуть меня — и никогда больше не увидишь.
Она произнесла это с такой решимостью в голосе, что отец уронил руку на стол и опустил
— Итак, я уезжаю, — добавила Мирей через мгновение, — а ты пока постарайся справиться со своим лицемерием, если сможешь, или по крайней мере попробуй.
Низость, на которую пошла ее семья, заставляла ее чувствовать еще большую близость с Мишелем. Перипетии его детства заставляли ее еще больше любить его. Она испытала сильнейшее желание сжать его в своих объятиях, почувствовать сухой запах его кожи, напоминавший ей о лесе на пляжах Сета и о кустах в Камарге, куда они столько раз ездили вместе на лошадях или на машине, на его нелепой малолитражке. Однако сейчас она даже не знала, где его искать, чтобы поговорить с ним. Он оставил ей номер телефона гостиницы в Парге, городке в Эпире, куда он собирался прибыть в начале ноября.
Она поднялась в свою комнату и достала из ящика стола ключи от квартиры Мишеля на рю Орфевр. Ей захотелось переночевать именно там, чтобы по крайней мере во сне оказаться в его объятиях, чтобы находиться среди его вещей, слушать его музыку, листать его книги, принять его ванну.
Она поужинала сандвичем и стаканом молодого «Божоле» в бутербродной в центре, после чего отправилась в квартиру к Мишелю. Бегло оглядев спальню, она улыбнулась, вспомнив, как он всегда испытывал некоторую неловкость, раздеваясь перед ней, как он всегда забывал снять носки, перед тем как скинуть брюки.
Она пошла на кухню, включила конфорку на газовой плите и поставила вариться кофе, а потом двинулась в его кабинет: всюду царил идеальный порядок, кроме как на рабочем столе, как всегда, заваленном бесконечной кучей бумаг, книг, набросков, конспектов, карт, вскрытой и нераспечатанной корреспонденцией, статьями. Там же валялись угольник, карандаши, фломастеры.
Она оглядела открывшийся ее глазам хаос, и у нее возникло впечатление, что в этом смешении есть своя логика, что все вращается в определенном направлении и имеет центр. Центром оказался лист копировальной бумаги с начертанной на нем прямой линией, отмеченной несколькими точками, обозначенными буквами алфавита: наверху D, чуть ниже — О, потом Т и, наконец, S. Между первыми двумя буквами крестиком было отмечено слово «Эфира», вверху значилось что-то вроде названия: «Ось Арватиса». Эфира… Это слово она недавно слышала… Ну да, именно в Эфире Мишель окажется через несколько дней, там он по телефону назначил ей встречу.
Она услышала, как клокочет кофеварка, и пошла налить себе чашечку вкусного итальянского эспрессо… Теперь, когда она знала, что Мишель — наполовину итальянец, его любовь к эспрессо казалась ей генетическим отголоском в его натуре, в остальном столь французской. Она вернулась в кабинет и села пить кофе, не отрывая взгляда от таинственной линии.
В какой-то момент Мирей подняла голову и увидела перед собой карту Древней Греции и Восточного Средиземноморья подписанную как «Graecia Antiqua Cum Oris Maris Aegei». А если линия на копировальной бумаге начертана по этой карте? Она подошла поближе и ясно разглядела отмеченную знаком Эфиру напротив Ионических островов, к северу от Амбракийского пролива. Эфира… Но ведь в Эфире находился оракул мертвых, откуда Периандр вызвал тень своей жены Мелиссы! В сумочке у Мирей лежала копия фрагмента из Геродота, распечатанная на принтере «Икаруса». Что Мишель собирается
Она допила последний глоток кофе, подошла к столу, туда, где лежал листок копировальной бумаги, отодвинула в сторону все остальное и, отправившись к стене, приложила кальку к карте Греции. Наложив крестик со словом «Эфира» на соответствующее место на карте, она начала вращать листок до тех пор, пока другие точки, помеченные буквами, не совпали с названиями мест: D — с Додоной, со святилищем Зевса, самым древним оракулом в греческом мире, О — с Олимпией, великим панеллиническим святилищем Зевса, Т — с Тенароном, центральным мысом Пелопоннеса, и, наконец, далеко на юге, в североафриканской пустыне, S — с Сивой, оазисом оракула Амона. Это и есть ось Арватиса? Что же она может означать?
Она снова вернулась к столу и начала изучать то, что на нем лежало, осторожно все перекладывая, возвращая в прежний беспорядок, до тех пор, пока не наткнулась на блокноте записанной в нем библиографической аннотацией: «Периклис Арватис. „Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни „Одиссеи““». Она взяла блокнот и просмотрела: Мишель составил нечто вроде тезисного плана, схематического изложения работы.
Она принялась читать: автор утверждал, будто ритуал призвания мертвых, описанный в одиннадцатой песни «Одиссеи», в действительности использовался в Некромантионе Эфиры уже в микенскую эпоху, и, стало быть, действие, разворачивающееся в «Одиссее» на берегах Океана, в реальности имело место в Эпире, в устье Ахерона. «Область киммерийян», о которой говорит поэт, располагалась на мысе Киммерий, в миле от Эфиры.
В стороне Мишель сделал кое-какие записи, озаглавив их «ПророчествоТиресия»: «Три животных, которых Одиссей должен будет принести в жертву, — бык, вепрь и баран, — возможно, указание на астрологические знаки. Одна и та же зодиакальная ось, с центром в Сиве, в Египте, соединяет вход в Аид на мысе Тенар (пещеры Диру) и в Эфире, она проходит через три больших святилища, связанных со знаками Зодиака. (Nota bene: вепрь, или кабан, — символ воды, идентифицируемый со знаком Рыб и связанный со святилищем Зевса в Додоне.) Остров Керкира тоже входит в знак Рыб.
Nota: Гипотеза Арватиса о зодиакальных осях, объединяющих все главные святилища древнего Средиземноморья, не совсем оригинальна, и однако ее редко принимают во внимание ученые, поскольку нет четких доказательств касательно того, до какой степени точно древние умели высчитывать широту и долготу и тем более чертить локсодромии между столь отдаленными точками (как Сива и Эфира, или Додона)».
Мирей переписала конспект, страницу за страницей, а потом скопировала рисунок, названный Мишелем «осью Арватиса». Намереваясь положить записи туда, где их нашла, она обнаружила — на обратной стороне есть еще пара страниц.
В первой говорилось: «Проблема: в какой бы части Средиземноморья мифология ни размещала отплытие корабля Одиссея, смерть одного из его спутников или присутствие какого-либо другого гомеровского героя (Диомед в Пулье, Тевкр на Кипре, Антенор в Венето, Эней в Лациуме), там возникает культ Одиссея — еще в древние времена строятся святилища, возводятся статуи и т. д. Оказывается, на Итаке, родине Одиссея, никогда не существовало культа этого героя. Почему? Nemo propheta in patria sua? [28] Нет, слишком банально. Здесь должна крыться гораздо более глубокая причина. Но какая?»
28
Нет пророка в отечестве своем ( лат.).