Оранж
Шрифт:
в колодцы кидал бузину и каменья,
стращал всех лопатой и божьим судом,
твердил о затменьях и адских знаменьях,
ходил по гостям, большаку голышом,
ручьи пополнял золотистой мочою,
взывал то к Аллаху, то к Будде, Христу,
порой представал животиной дурною,
пердел, чертыхался и срал на мосту,
хотел
говном мазал стены и окна домов,
одним мужиком был в составе совхоза,
ругал заграницу, владельцев умов,
сортир вычищал завоёванной каской,
с черёмух гонял детвору и сорок,
ни разу не выдал цитату иль ласку,
прохожим порой демонстрировал "рог",
скрывался в подвале, как в бункере Гитлер,
собачьими кличками кликал людей,
складировал битый асбестовый шифер,
поглядывал в стёкла и норки щелей,
в ботву сыпал соль иль там ставил капканы,
гонялся с копьём и скирды поджигал,
на шеи детишек бросался арканом,
чем всех здравомыслящих в край за*бал!
Летящий к чему-то чистому и высокому
В среде нечитающих и недоносков,
причастных к шлюхизму и касте воров,
любителей шл*х и любительниц "Boscа"
искал, как в тех сказочках детских, любовь.
Я рыскал в навозном окопе как будто.
Везде лиходейки, обманки и шлак,
бывалые тётки и жирное брутто,
хлебавшие спирт и курившие мак.
Повсюду нестоящий мир ширпотреба,
отбросы, уродства душонок и лиц,
надменные стаи "тарелочниц", щепок.
В нём нет буквоедок, святых, мастериц.
Слонялся по улицам и заведеньям,
по искре теряя скопленье огней.
Так гасло моё костровое свеченье
от вьюг и ветров, от снегов и дождей.
Я гребую щедрым никчёмным набором.
Не зря ж незаметные крылья растил.
Век тратил напрасно. Был беленький ворон.
Запал всей надежды почти что остыл.
Но теплится что-то в груди атлетичной.
И верная
какая предстала простой и приличной,
какая как лучик в воронежской тьме!
Наталии Воронцовой
Провинциальный асфальт накануне осени
Побитый асфальт – чёрно-серое чтиво:
витраж иль мозаика из острых кусков,
приклеенных к почве волнисто и криво,
с большими щелями меж тёртых основ.
Разрушенный панцирь, как камни брусчатки,
как гладь черепицы на слабом клею,
прилип, как раствор к работящим перчаткам,
как латки к лохмотьям на драном меху.
Застойная пашня меж улиц, проспектов
умеренно выстлалась, воду впитав,
и, если поверить погодным конспектам,
то ждёт уже дождь, что внедрится в состав.
Осенняя темь, её лужи с прохладой
сравняют округу на общий манер,
что спрячет до мая подобные клады,
а там уж придёт новоизбранный мэр…
В дубовом гробу
В дубовом гробу, словно жёлудь.
Но семя гнилое внутри.
Лежу, как подсолнечник-голубь,
в ограде посмертной поры.
Уже не увижу вовеки
всех новшеств, небес, кабанов.
Увяли сомкнутые веки.
Я – пленник земельных оков.
В зернистой, древесной неволе,
в спрессованном склепе земли
не чувствую солнца и боли.
Тут корни – почти фитили.
Накрыт я заросшею кочкой.
Забытый, признавший свой гнёт.
За прелой жемчужиной в почву,
уверен, никто не нырнёт.
Безграмотный руководитель
Он – варвар, ворующий несколько жизней,
ценя, как шнурочки крысиных хвостов,
сводя их до рабства с сухой дешевизной
и до выселенья из сбытных домов.
Коварный хирург искажает мечтанья,
сводя до одежды, квартплат и еды,
и не позволяет цвести процветанью.