Оранжевое солнце
Шрифт:
Цэцэг взглянула на свои ручные часы:
— Уже пять...
— Хорошо бы закусить... Эрдэнэ, принеси-ка бабушкин мешочек, он привязан к моему седлу. — Дедушка присел на гладкий валун.
Из-под полы халата Цэцэг выпал задачник.
— Ах, Цэцэг, да ты с книгой? Не задерживайтесь, идите вон под тень кустов.
Гомбо насупился, а Цэцэг спрятала задачник на груди под халатом. Эрдэнэ, смеясь, отвернулся. Лукавые глазки Цэцэг заискрились:
— Милый дедушка, кругом такая красота и пахнет из мешочка вкусным, а вы заставляете заниматься...
— Тогда дайте мне задачник, я начну за вас заниматься, а вы смотрите за скотом, — подшучивал Цого.
Цэцэг и тут нашла, что ответить:
— Главное, мы с Гомбо уже сделали, на сегодня хватит: выбрали место для занятий...
Дедушка не выразил удивления, одобрил сказанное, но такой ехидной усмешкой, что и Гомбо и Цэцэг опустили глаза, будто считали камешки под ногами...
ОРАНЖЕВОЕ СОЛНЦЕ
Минует день за днем, и у каждого свое утро, свой вечер... Неожиданное всегда подстерегает людей, как лисица суслика. Из-под бараньей шубы выглядывает Эрдэнэ. Где же Гомбо? Цого и Дулма улыбчиво переглянулись, дедушка даже песенку напевал — Гомбо раньше всех у стада.
Попили чай, распахнулись дверцы юрты, пахнуло прохладою утра, свежестью трав. Расправив грудь, дыши... У стада Гомбо не было. Цого вернулся в юрту, посмотрел в угол, где лежали седла. Седла Гомбо не брал. Куда может уйти пеший?
Дедушка полон забот и песенку не поет, только дым пускает непрерывной струйкой, не вынимая трубки изо рта. Эрдэнэ и Цэцэг прячут глаза. Она еще рано утром заглянула в свою сумку: нет ни учебника, ни задачника, губы сложила в тонкую усмешку: «Мой учитель готовится к первому уроку».
...У ручья, разложив на каменной плите тетрадь, сидел Гомбо. Ни первой, ни второй задачи решить не мог. Тер лоб, вихрил волосы. Стал читать учебник. Все ему мешало думать: громко булькал и журчал ручей; чуть ли не у самых ног выскочила мышь-песчанка; суслик так пронзительно свистнул, что у Гомбо из рук выпал учебник. А солнце? Оно рассыпало повсюду разноцветные звезды; такое множество — на камнях, на траве, даже на руках Гомбо. Найдет ли кто-нибудь в себе силы решать задачи среди этих звездных огней? Гомбо поднялся и зашагал по траве. Смешно. Он смахивал с рукава халата россыпи звезд, а они горели еще ярче. Пересилил себя, вновь сел, упрямо глядя в задачник. Одну задачу осилил. Поддалась вторая и третья. Гомбо радовался, стуча пальцами по лбу, приговаривая: «Котелок кипит, еда жирная варится...» Не заметил, как каменную плиту, его временный стол, пересекла тень. Кто-то положил ему руку на плечо. Оглянулся — Цэцэг.
— Завтрак тебе послала бабушка. Горячую лепешку с маслом и творог.
— А кто ее просил? — обидчиво скривил рот Гомбо.
— Я просила... Мы-то спали, а ты работал, — засмеялась Цэцэг.— Решил? Можно переписывать?
Гомбо нахмурился. «Хитрая девчонка... Ей решай, она перепишет». Чтобы уязвить Цэцэг, Гомбо бросил задачник на траву:
— Возьми, садись, решай;
Гомбо хмыкнул, довольный своей шуткой.
Цэцэг не обиделась.
— Какой ты строгий, а я не тарбаган. Знаешь, сначала покушаем...
Бабушка знала, горячая лепешка со сладкими пенками — любимая еда Гомбо, и хотя он строго говорил о задачах и надо было заставить Цэцэг их решать, запах вкусного оказался сильнее.
Они съели лепешку и творог. Цэцэг неохотно взяла карандаш, открыла тетрадь. Решить задачу не смогла. Гомбо начал учить, говорил долго. Цэцэг стало скучно. Ничего не поняла. Из кустов тальника выпорхнула птичка, села на ветку.
— Ой, птичка! — откинула тетрадь Цэцэг.
Гомбо схватил камешек, бросил, спугнул птичку.
— Ты сердитый...
Решали задачу вместе, потом потрудились еще над двумя. Одну Цэцэг решила сама. От радости прыгала, била в ладоши, кричала на всю степь:
— Хватит, хватит! Остальные потом, потом, ну их, такие скучные!
Гомбо своей ученицей недоволен, но подчинился, и они пошли. Цэцэг набрала букетик цветов, схватила за руку Гомбо, остановилась перед ним:
— Хочешь, я тебе спою песенку про жаворонка?
— Не хочу.
— Ну про верблюжонка и его маму?
— Спой.
Цэцэг залилась птичкой, далеко над степными холмами плыл ее голос. Гомбо вначале и слушать не хотел, глазами, полными безразличия, глядел в синюю даль, потом заслушался. Когда верблюжонок плакал, тыкая мордочкой в застывшее вымя своей мертвой матери-верблюдицы, у Гомбо расширились глаза, он стоял неподвижно, боясь пошевелиться: можно спугнуть птичку, голос ее оборвется... «Хорошо поет, наверное, будет артисткой».
Подошли к юрте. Дулма мыла посуду.
— Пришли, большие успехи?
Цэцэг принялась помогать бабушке.
— Четыре задачи решила, — расхвасталась она.
— Ого, если каждый день по четыре, за неделю закончите...
— Мы сейчас поедем с Гомбо, у нас есть заветное местечко, там решим все задачи.
Гомбо молчал, кажется, и не слушал. Дулма прикрыла ладонью глаза, оглядела небо.
— Собирайтесь хорошенько, возьмите еды, кошмовые подстилки, оденьтесь потеплее, далеко не ездите. Посмотрите, вокруг солнца два молочных кольца, темнеет гнилой угол неба...
Цэцэг голову вскинула, косы разметались.
— С Гомбо не страшно! — и залилась смехом.
...Кони бежали рядом, Гомбо и Цэцэг ехали молча.
Поднялись на крутой увал, Гомбо резко повернул копя и придержал его.
— Куда ты?
— На пастбище; хорошо ли разъезжать без дела, как на празднике?
— А решать задачи не дело? — поджала губки Цэцэг, рассердилась. — Давай съездим к дедушке и Эрдэнэ, если ты уж такой старательный чабан...
Ехали быстро, встретили Эрдэнэ, он пас коров; дедушка за холмами метался по долине на лошади, подгоняя непокорных. Вскоре они встретились на зеленой поляне. Дедушка, пощипывая бородку, усмехался: