Оранжевое солнце
Шрифт:
Дорж проснулся рано, с трудом открыл дверь, ее замело снегом. Степь, накрытая белым пологом, манила, хвастаясь своей зимней красотой. Вышла из юрты и Дулма. Она помогла выгнать скот из загонов, и Дорж, вскочив в седло, погнал его за Белую гору. Там лучшие зимние корма. Хотя уже рассвело, далекие горы не сбросили пасмурных теней, небо мрачное. Темные островки — стадо коров, табун лошадей, отара овец — казались заплатками на белоснежном склоне горы, а одинокие верблюды торчали на гребне увала, обгладывая промерзлые кустарники. Человеку, не бывавшему в этих местах, померещилось бы — коричневые чудища на ветру. Скот трудно выискивал корм. Дорж метался на лошади, не давая
Лошадь под Доржем горела, тяжело дышала, от нее валил пар. Надо ей отдохнуть. Он выпрыгнул из седла, сбросил рукавицей куржак со спины и боков лошади, взял ее под уздцы и тихонько повел. Отчаянно залаяли собаки. Дорж вновь вскочил на лошадь и поспешил на зов собак. Непослушный бык и две коровы оторвались от стада и бежали по крутому склону, за ними торопились овцы. Дорж посмотрел: зря тревожатся собаки, скоту бежать некуда, ищет, где легче копытить — добывать корм. Шел Дорж, ведя за собой усталую лошадь, курил. Злой бык, с ним сплошные тревоги и летом и зимой; всегда ему надо идти впереди — искать что-то. Зимой он смирный, а летом — бедствие стада, любого может поддеть на рога. В прошлом году свалил, затоптал, подбросил рогами рыжую кобылицу. Даже Цого его боится. Давно бык напрашивается под нож. А кто его жалеет? Цого. Бык крупной породы, сильный, бесстрашный, рога как у яка, волки боятся.
...Как эти серые тучи, обложившие холодное небо, надвинулись на Доржа пасмурные раздумья. Он единственный сын, родители его выучили, он нашел свой путь в жизни, пора позаботиться о престарелых отце и матери. Пасти скот им уже непосильно. Всем это понятно, кроме их самих. Разве отец признается? Об этом с ним и заговаривать страшно. Без юрты, без скота он никогда не жил, никогда не проживет. Декабрьские морозы, вьюжный февраль, волчьи налеты... Нужны смелость, уменье, силы... Отцу кажется: все у него есть. Попробуй поверни его, а надо.
И вдруг, как снежная россыпь на ветру, зазвенело в ушах Доржа: «Сурь... сурь!» Это первичная производственная единица в госхозах и сельскохозяйственных объединениях.
Сурь — новое, что принесла аратам социалистическая Монголия. В сурь входит несколько семей аратов — пастухов, животноводов. Каждая семья пасет, выращивает, умножает только один какой-либо вид скота. Дорж увлекся, не заметил, как докурил папиросу до конца, а когда обжег губы, бросил окурок в снег, так вскрикнул, что конь его попятился.
«Сурь! Пусть отец и мать пасут только овец или коров. Так им и скажу... Сурь: юрта отца, юрта Бодо и две юрты Багмы. Хороший сурь, хороший!.. Старшим сури будет либо отец, либо Бодо...»
Дорж вскочил в седло, заторопил коня. Едет, горячится сердце, готов запеть песню. Почему раньше не навестили его такие умные мысли? Другая жизнь наступит у отца и матери... Скоро радостное ветер стал развеивать, как снег с остроконечного холмика. Дорж растерянно мигал, тер рукавицей лоб, думал, и умные мысли его не казались умными. Отец трубкой по столу стукнет: «Кочевал и кочевать буду, ставил юрту с Дулмой и ставить буду...»
...Дулма ждала Цого. Пора бы ему вернуться. Залаяла собака и смолкла. Дулма набросила на плечи шубу и вышла. Дул колючий северный ветер. Собака лаяла на верблюда, он отбился от стада и пришел к загону, стал бить ногой по жердям ворот.
Только она вошла в юрту, сбросила шубу, подкинула в печурку аргал, вновь залаяла собака, громко и отрывисто, вмиг замолчала, весело повизгивая.
— Приехал, — засуетилась Дулма, не успела выйти из юрты, навстречу Цого, заснеженный с ног до головы.
— Ты на чем приехал?
— Скакуна дал Бодо. До его юрты ехал на машине.
— Что же не могли тебя на машине-то подвезти сюда?..
— До юрты Бодо едва доехал. Голова от бензина лопнула. На коне только и отдышался. Три дня болела. У Бодо и гостил.
— Время тебе было гостить, а я жду...
— Кто ждет, тот дождется, — отшутился Цого. — Судьбу свою решали, был и директор нашего госхоза...
— Какую судьбу? Лисицей стелешь, выпил? Раздевайся, чай готов. Что у тебя в мешке? — И она потянулась, чтобы развязать мешок.
— Не трогай, — остановил ее Цого, — успеешь... А где скот? Дорж?
— Пасет за Белой горой. Я не поехала, ждала тебя...
Цого вскочил, быстро оделся, схватил ружье.
— Куда? А чай?
— Какой чай? Загонять скот надо, северный угол неба чернее дыма. Буря будет, буря!..
...Дорж стоял на пригорке, бледный, зажав руками голову: нежданно надвигалась беда. Оторвавшиеся от стада бык, коровы и отара овец уже близко от скалы, над ее отвесной стеной навис снежный карниз, он обрушится и увлечет за собою животных. Отара овец уже недалеко от карниза. Ничто не остановит ее, и она вместе с лавиной снега обрушится со скалы и погибнет. Дорж помчался наперерез, обжигая коня плетью. Лишь бы успеть, не упустить миг, на котором, как на волоске, повисла судьба животных. Вот уже конь Доржа осторожно ступает по кромке — шаг от пропасти... Седок замер в седле, боялся притронуться к поводу, лошадь не ошибется, не просчитается, ей не надо мешать. Отару овец хорошо видно. Надо отрезать ей путь, повернуть обратно. Вдруг баран-вожак с бешенством обреченного ринулся вперед, за ним и вся отара. Дорж опустил голову, зажмурился: гибель... гибель!
Раздался выстрел. Овцы сбились в плотный круг, разноголосо заблеяли, потом лавиной шарахнулись в противоположную сторону. Дорж открыл глаза. Сквозь тусклое снежное облако на другом конце скалы смутно вырисовывалась фигура всадника. И чем больше Дорж вглядывался, протирая глаза кончиком рукавицы, тем удивленнее становилось его лицо. Фигура всадника то терялась, то вытягивалась черным столбом вверх; он мчался, угоняя отару овец дальше и дальше от пропасти. Всадник увидел, что бык оставил в стороне перепуганных выстрелом коров, упрямо зашагал к снежному карнизу. Повернув коня, всадник бросился к нему, чтобы преградить путь, и когда приблизился, конь его вздыбился и не пошел на поставленные в упор гигантские рога. Всадник не стал неволить коня, а вскинул ружье и выстрелил в быка. Заряд угодил в заднюю ногу, бык споткнулся, вскочил и, оставляя на снегу кровавые пятна, хромая и волоча ногу, скрылся за холмом.
Скот был спасен.
Перед Доржем стоял отец, держал лошадь под уздцы, спокойно дымил трубочкой, смотрел в густую муть, нависшую над степью, и говорил как бы самому себе:
— Глухие выстрелы... Глухие... Даже эхо не ответило... Неужели накроет затяжная непогодь?..
Дорж стоял приниженный, смущенный, заикался:
— Отец... Ты с неба упал?.. Успел... Спас!..
Цого с досадой плюнул на снег, выбил трубку о стремя, сунул ее за пазуху.
— Вас, молодых, учить, что луну руками хватать. Все знаете...