Ораторское искусство в древнем Риме

Стрельникова Инна Петровна

Основной критический материал Сенеки сосредоточен в предисловиях к книгам контроверсий и в спорадических замечаниях к свазориям. Преимущественно это краткие, типа беглого комментария, замечания о стиле декламаторов, порой довольно нерешительные. Вот так, например, он высказывается о разделении: «Прежнее разделение контроверсий было простым, современное же разделение, более ли оно тонкое или только более тщательное, — это судить вам, дети мои. Что до меня, я ограничусь изложением того, что древние нашли и что современники добавили» (там же, I, 1). Поэтому вряд ли возможно говорить о какой-то целостной концепции ораторского искусства у Сенеки или о четкости идейных и художественных критериев его критики. Он принадлежал переходной эпохе, когда еще не ушло старое и только утверждалось новое в красноречии, — отсюда и

противоречивость его суждений об ораторском искусстве, вполне объяснимая самим этим временем столкновения противоборствующих тенденций и направлений.

Критерии его оценочных замечаний не отличаются особенной оригинальностью, но заимствованы большей частью из традиции и во многом сходятся с цицероновскими. В своих суждениях он исходит скорей всего из определения «идеального оратора» Катона Старшего (vir bonus dicendi peritus), которого почитает оракулом богов (там же, I, вв. 9). Однако, ориентируясь на образцы прошлого, он, с другой стороны, приемлет и тенденции нового, развивающегося.

Сенека упрекает риторов за пустоту и абсурдность мыслей, за использование в речи вульгарного словаря. Объектами его постоянных насмешек были Мурредий, Юний Отон, Муса, Гаргоний, чьи неловкие и неуместные, или вовсе нелепые, расцветки и сентенции он воспроизводит; ему претит безвкусность их украшений (там же, IV, вв. 10), пристрастие к риторическим прикрасам и поразительным эффектам в ущерб смыслу (там же, VII, 4, 10). Он приводит вычурные сентенции талантливого, но лишенного здравого смысла Мусы, выражающие простую мысль о внезапной смерти таким образом: «Птицы, которые летают, рыбы, которые плавают, звери, которые бегают, находят свою могилу в наших желудках. Вот и спросите, почему мы вдруг умираем? Мы живем мертвыми!». И Сенека заключает, проявляя здесь известную снисходительность к таланту и свойственную ему терпимость: «Я не из тех слишком уж суровых критиков, чтобы сводить все к строгим правилам: думаю, многое следует прощать талантливым людям, но прощать промахи, а не уродство» (там же, X, вв. 9–10).

Сенека предпочитал ясность стиля и был согласен с Латроном, который вводил фигуры лишь затем, чтобы они служили аргументации, а не ради того, чтобы понравиться; не для украшения, но для экспрессии и для косвенного выражения того, что будет нарушено, будь оно выражено просто (там же, I, вв. 21–23). Это не явные средства, они эффективны именно потому, что скрыты; величайший порок искусства быть слишком очевидным, говорит Сенека. По его мнению, безрассудно искажать ясную речь применением не необходимых фигур. И он вспоминает забавный случай с любителем фигуральных выражений Альбуцием Силом, которому случилось однажды выступать в Милане в действительном процессе перед судом триумвиров.

Стыдя своего противника за нечестие по отношению к родителям, Альбуций прибегнул к помощи одной из своих расцветок, имевших успех в риторической школе. Как бы предлагая ему поклясться, он сказал: «Клянись, но я тебе продиктую формулу клятвы: «клянусь прахом отца, который лежит непогребенный, клянусь памятью отца», — и так он продолжал, пока не исчерпал тираду. Его оппонент Аррунций тотчас встал и сказал: «Мы принимаем предложение, мой клиент поклянется». Альбуций вскричал: «Но это не предложение, это только фигура!». Аррунций настаивал. «Но тогда, — воскликнул Альбуций, — это конец риторическим фигурам!». «Пусть так, — был ответ, — мы обойдемся и без них» (там же, VII, вв. 7). Альбуций проиграл дело, ибо его восклицание было принято противником за предложение дать клятву, и он, сделав это, решил дело в свою пользу, так как клятва в суде, с согласия противной стороны, принималась как доказательство истины.

В другой раз, применяя фигуру сравнения, Альбуций в качестве аргумента сказал: «Почему бокал, когда падает, разбивается, а губка, когда падает, не разбивается?» Цестий Пий перебил его: «Приходите завтра, он объяснит вам, почему дрозды летают, а тыквы не летают» (там же, VII, вв. 8).

Другой талантливый, по мнению Сенеки, ритор Оск вредил сам себе, желая выражать всякую мысль с применением фигур. «Поэтому не без остроумия ритор Пакат приветствовал его, встретив утром в Массилии, такой фигурой: «Почему бы мне не сказать тебе: «Здравствуй, Оск!» (там же, X, вв. 10).

Не одобряет Сенека и многословия декламаторов, в чем явно следует своему идеалу —

Цицерону, осуждающему азианцев «за то, что они говорят недостаточно сжато и слишком многословно» («Брут», 51), и Аристотелю, считающему, что чем фраза короче и чем сильнее в ней противоположение, тем она удачнее («Риторика», III, И, 1412 б, 20). Он рассказывает об Альбуции, который мог говорить перед публикой девять часов подряд, используя все свои словесные ресурсы, «потому что в каждой контроверсии хотел изложить не то, что должно, но все, что могло бы быть сказано в упражнении». Он аргументировал скорее неловко, чем тщательно, говорит Сенека, «нагромождал аргумент на аргумент, подкрепляя все свои доводы, как если бы ничего не было достаточно обосновано, новыми доказательствами. Был в его аргументах и другой недостаток: он развивал quaestio не как часть контроверсии, но как целую контроверсию» (Контроверсии, VII, ав. 1–2).

Другой ритор, Пассиен, блестяще произносил лишь заключительные части речи, и слушатели, зная это, расходились после его exordium, чтобы снова вернуться на peroratio (там же, III, вв. 10). Третий ритор, Бланд, любил в середину tractatio вставлять exempla (там же, I, 8, 10). За неумение ограничить себя в словах, за манеру повторять удавшееся Сенека порицает устами Эмилия Скавра оратора Вотиена Монтана, называя его «Овидием среди ораторов» и полагая, что «уметь говорить менее важное достоинство, нежели уметь остановиться» (там же, IX, 5, 15–16).

Ратуя, как и Цицерон, за чистоту языка, Сенека не одобряет декламаций сразу на двух языках; он вспоминает, как однажды Кассий Север в своей обычной манере, язвительно и остроумно оценил речь на латинском и греческом языке ритора Сабина Клодия, сказав: «male ??? ?????» (там же, IX, 3, эксц.). Общей чертой декламаторов было употребление отрывистого, «рубленого» стиля и ритмической речи. Например, в контроверсии I, 1, 2: «Нужно признать — я виноват; запоздало мое сожаление; и вот я наказан; я нищ» (Fatendum est crimen meum; tardius miseritus sum; itaque do poenas; egeo). Это был антипод периодической структуры. Ради ритма жертвовали обычной расстановкой слов и даже смыслом. И Сенека, критикуя тетраколон Мурредия, который кончается бессмыслицей, добавленной для сохранения ритма и симметрии (там же, IX, 2, 87), вторит Цицерону, осуждающему эту манеру дробить и рубить ритм: «…у азианцев, более всего порабощенных ритмом, можно найти пустые слова, вставленные как бы для заполнения ритма» («Оратор», 69, 230).

Замечания Сенеки о языке и стиле риторов и ораторов вполне уместны и здравы, иной раз даже не лишены юмора и, во всяком случае, живой непосредственности. Лишь изредка он затрагивает более общие проблемы, например в контроверсии III, вв. 15 анализирует испорченность новой риторики, многие дефекты которой были идентичны дефектам азианских ораторов, говорит, что плохое красноречие есть результат испорченности вкуса, а в предисловии к первой книге контроверсий связывает упадок красноречия с политическими условиями времени, с моральным состоянием общества, с обычаем присваивать мысли великих ораторов прошлого и выдавать их за свои: «…и так высокое красноречие, которого превзойти не могут, не перестают осквернять» (там же, I, вв. 10).

Итак, критицизм Сенеки направлен против экстравагантности и безвкусицы сентенций и колоров «новых декламаторов», против небрежности в построении речи, слишком очевидной искусственности ее подготовки. Что же для Сенеки служит критерием хорошей речи? Каков его эстетический идеал? Фразы — не скудные, не перегруженные риторическими вопросами и восклицаниями (Свазории, II, 1); слова не архаичные (Контроверсии, IV, вв. 9), не грубые (там же, I, 5, 9), не банальные или пошлые (там же, VII, вв. 3), не бесполезные (там же, IX, 2, 24, 27). Во всем следует соблюдать умеренность, не злоупотреблять орнаментацией и искусственной экспрессией стиля (там же, I, вв. 21), изощренностью и цветистостью (там же, VII, 5, 13; Свазории, I, 16), избегать общих мест (Контроверсии, VII, вв. 1), нагромождения аргументаций (там же, VII, вв. 2) и неуместных описаний (там же, II, вв. 1), заурядных или низких оборотов, предпочитая избранные (там же, III, вв. 7). Стилистический идеал Сенеки заключен в словах: «Стиль не небрежный и вялый, но полный огня и вдохновенности; развитие не тягучее и бессодержательное, но заключающее больше мыслей, чем слов» (там же, III, вв. 5).