Ораторское искусство в древнем Риме
Шрифт:
Но придерживаясь основ древнего практического красноречия, Кассий, как, впрочем, и сам Сенека, не избег влияния своего времени и знаменовал, по словам Тацита, новый период красноречия («Диалог об ораторах», 19). Сенека приводит его красочную, вполне во вкусе современников, речь в контроверсии против человека, увечившего беспризорных детей и заставлявшего их нищенствовать (Контроверсии, X, 4, 2). И этим самым он как бы отдает дань времени, представляя такого выдающегося судебного оратора в качестве примера для подражания в школьных декламациях, а не в судебных речах, что было бы гораздо естественней.
Подобно Кассию, высказывается о декламациях другой судебный оратор, Вотиен Монтан: «Тот, кто готовит декламации, пишет не для тoro, чтобы победить, но чтобы понравиться; он отыскивает всякие соблазны стиля, и обходится без аргументации, которая скучна и мало пригодна для украшения; он довольствуется тем, что прельщает аудиторию сентенциями и амплификациями. Он хочет стяжать успех себе, а не делу»; далее он говорит о разнице между оратором форума и декламаторами, которые «воображают своих противников дураками и отвечают им, что хотят и когда хотят; ошибки их не влекут никакого наказания. Их глупость не стоит им ничего. Когда они приходят
95
Ср. высказывание Сенеки-философа: «Мы учимся для школы, не для жизни» («Письма к Луцилию», 106, 12).
Действительно, в настоящих судебных процессах далеко не всегда были уместны пространные, перегруженные риторическими изысками речи. Поэтому риторам, выступавшим в судах, приходилось подчас испытывать затруднение и чувство неловкости. Иногда они даже оказывались беспомощными перед аудиторией, как, например, Порций Латрон, которому пришлось выступать защитником в суде триумвиров под открытым небом, и он так растерялся, что начал речь с обмолвки и попросил перенести разбирательство в привычную для него обстановку — базилику, где он давал уроки своим ученикам (там же, IX, вв. 3; ср. Квинтилиан, X, 5, 18).
В другом месте Сенека приводит рассказ Кассия Севера о случае с модным тогда ритором Цестием Пием, лидером антицицероновской партии, который тоже оказался беспомощным в непредвиденных обстоятельствах; неподготовленный к борьбе мнений, возражениям и нападкам, он, хотя и воображал себя красноречивее Цицерона, не смог продолжать речь из-за насмешливой реплики Кассия, вступившегося за честь великого оратора. «Вошел я однажды в зал, — рассказывает Кассий, — в тот момент, когда Цестий собирался читать опровержение на речь Цицерона «За Милона». Исполненный восхищения своими собственными речами, он, по своему обыкновению, сказал: «Будь я гладиатором, я был бы Фуском, будь пантомимом, был бы Бафиллом, а будь конем, был бы Мелиссием». Я не в состоянии сдержать гнев, воскликнул: «А если бы ты был клоакой, то был бы cloaca maximal». Все громко засмеялись, школьники смотрели на меня, спрашивая, что это за грубиян. Цестий же, который собирался возражать Цицерону, не нашел ничего, чтобы ответить даже мне: он заявил, что не станет продолжать, пока я не покину зал» (Контроверсии, III, вв. 16). В другой раз, привлеченный Кассием Севером к суду за оскорбление имени Цицерона, Цестий не смог защищаться сам и взял адвоката (там же, III, вв. 17).
Впрочем, Цестий Пий сознавал свои недостатки и даже считал их необходимыми: «Я знаю, что высказываю нелепую мысль. Но я говорю многое не потому, что это нравится мне, но потому, что нравится публике» (там же, IX, 6, 12). И действительно, Сенека постоянно сетует на испорченность вкуса молодежи, которая предпочитает Цестия Цицерону и учит наизусть его декламации, а из Цицерона читает только те речи, на которые возражал Цестий (там же, III, вв. 15), что она презирает примеры прошлого, в то время как сам он восхищается силой и энергией римлян времен республики, которые могли сравниться с надменными греками, а Цицерон мог быть им противопоставлен (там же, X, вв. 6; Свазории, 6, 7); он высоко ценит Овидия и часто обращается к Вергилию, называя его образцом для подражания.
Сочувствующий сенатской оппозиции, Сенека одобрительно относится к высказываниям о декламациях Кассия Севера и Вотиена Монтана, не будучи уверен в полезности подготовки практического оратора на искусственных воображаемых темах (Контроверсии, I, 7, 15; III, вв. 13–15; IX, вв. 1; X, вв. 12). Приводя их суждения, он, очевидно, намеревался предупредить сыновей от чрезмерного увлечения декламацией. Но в то же время, в противоречие себе самому, он говорит о необходимости декламаций как средства образования будущего оратора (там же, II, вв. 3) и считает красноречивейшими слишком многих декламаторов, заботливо цитируя в качестве образцов красноречия их сентенции и разделения. Правда, в предисловии к последней книге он вносит ясность в свою оценку декламаций, недвусмысленно заявляя: «Мне кажется, что долгое время я не занимался ничем серьезным. Таковы эти школьные упражнения: когда занимаешься ими слегка, они развлекают, но когда изучаешь подробно и в большом количестве — надоедают» [96] .
96
Последняя фраза Сенеки выражает, пожалуй, самую суть декламаций: не случайно именно ее выбрал М. Кларке эпиграфом к главе о декламациях в своей книге (Clarke М. L. Указ, соч., с. 85).
Итак, древние критики (за исключением Квинтилиана, который рассматривает декламации как полезное средство совершенствования оратора и говорит о тесной связи тем декламаций с делами, проходящими в судах, — VII, 4, 11) весьма определенно утверждают, как слабо готовили они судебных деятелей, в один голос говорят об отдаленности их от повседневной ораторской практики, от реальной жизни.
Не отрицая маловероятный характер некоторых тем, приведенных Сенекой, все же следует отметить, что многие из них находят свои параллели в римской действительности [97] . Наряду с фиктивными и надуманными темами, в декламациях несомненно есть отзвуки современности, тот подтекст, который сопровождает сюжеты, несмотря на всю их невероятность и необычность. В ряде тем в основе лежит жизненный материал, чему подтверждением служат «Анналы» Тацита, где найдется немало намеков на подобные уголовные дела; в судебных процессах часто разбирались дела об отравлениях, доносах, вымогательствах, изменах, о чем свидетельствуют, кроме Тацита, и Светоний, и Ювенал. Социальные явления принципата и империи так или иначе находили свое отражение в декламациях. И хотя сюжеты, ситуации, персонажи, обрисованные в ходе выступления оратора, и их взаимоотношения непосредственно не обусловлены римской действительностью и не создают картины римской жизни в целом, все же они дают
97
Такого взгляда держится Е. П. Паркс (Parks Е, Р, The Roman rhetorical schools as a preparation for the courts under the early Empire. Baltimore, 1945), считая, что школы отражали свой век и многие его социальные явления (с. 88); С. Боннер, отмечая сходство тем контроверсий с действительными инцидентами римской жизни, называет их зеркалом реальной жизни Рима августовской эпохи (Bonner S. F. Указ, соч., с. 33).
98
См.: История римской литературы, т. 1, 1959, с. 528–529 (тезис о связи контроверсий Сенеки с действительностью Рима ранней империи развит М. Е. Грабарь-Пассек с достаточной убедительностью).
Таким образом, декламации отражали свой век в присущей им художественной форме — через воображаемое и невероятное. Поэтому правомерно заключение советских ученых, вопреки мнению ряда зарубежных исследователей [99] , об эффективности упражнений в воображаемых судебных процессах, т. е. декламаций, в подготовке адвокатов: «Риторическая школа начала I в. при всех своих стилистических увлечениях все же готовила своих питомцев прежде всего для судебной практики» [100] .
99
В научной литературе мнения по этому вопросу расходятся: одни исследователи скептически относятся к возможности подготовки адвоката на темах декламаций (Bornecque Н. Указ, соч., гл. VI), другие высказываются весьма противоречиво (Boissier G. Указ, соч., с. 218 и 221), третьи утверждают, что декламации имели практическую цель. Паркс, например (Parks Е. Р. Указ, соч., с. 54–55), говорит о расширении судебной практики во времена империи, о том, что гражданские суды требовали адвокатов; рассматривая декламации в связи с судебной практикой, он приходит к выводу, правильному, на наш взгляд, что они готовили к практической деятельности судебного адвоката (с. 88) и фиктивность тем декламаций не свидетельствует против их практичности (с. 112). Правда, это не было красноречием высшего рода, ибо таковое невозможно в условиях империи на подобных темах, — ссылаясь на авторитет древних критиков, поправляет его Боннер (см. рец. в JRS, 40, 1950, 157–158). Ср.: Wight Duff J. A Literary history of Rome in the silver age. N. Y., 1960, p. 34, — где сказано, что упражнения, хотя и в невероятных ситуациях, тренировали гибкость ума, ловкость в предложении аргументов, разнообразие в трактовке, отделанность речи.
100
См.: Гаспаров М. Л. Античная литературная басня. М., 1971, с. 183.
Глава пятая
Классика и классицизм в теории Квинтилиана
Перемены в общественно-политической жизни Рима второй половины I в. н. э. вызвали к жизни новые эстетические требования. Риторико-декламационный стиль красноречия, сформировавшийся в риторических школах в период принципата и утвердившийся со времени Клавдия и Нерона, теперь, с приходом к власти династии Флавиев, отступает на второй план. Неровный п аффектированный, сентенциозный и афористичный, внешне изысканный и блестящий, он соответствовал беспокойной и напряженной обстановке дворцовых интриг и борьбы императоров с сенатской оппозицией, но не подходил периоду относительно стабильных общественных отношений при Флавиях. Новая эпоха выдвинула свой стилистический идеал — возвращение к литературе республиканской классики. Этот классицизм явился реакцией против «нового стиля» модернистов, литературными деятелями которого были Сенека-философ, Лукан и Персий. Таким образом, новаторские тенденции сменились эпигонскими, и господствующим литературным направлением стал классицизм.
Традиционалисты, стремясь к возрождению цицероновского идеала в красноречии, принимают Цицерона как главный образец и авторитет риторического обучения и теории красноречия, как критерий ораторского вкуса: на него оглядываются, ему подражают, с ним пытаются сравниться.
Теоретиком литературного классицизма выступает известный ритор Марк Фабий Квинтилиан (ок. 36 г. — после 96 г.). Родом из испанского города Калагурис, он совсем молодым прибыл в Рим, где его отец был ритором [101] , и получил там хорошее образование, обучаясь у Аскония Педиана, Реммия Палемона, Юлия Африкана, Домиция Афра и других видных риторов и грамматиков. Начав с адвокатской деятельности [102] , он позднее стал преподавателем риторики и, прославившись на этом попроще, занял весьма высокое положение руководителя первой риторской школы, принятой Веспасианом на государственный счет [103] , а в последние годы жизни — воспитателя внучатных племянников Домициана, за что был удостоен консульских отличий [104] .
101
См.: Сенека Старший, Контроверсии, X, вв. 2.
102
Воспоминания Квинтилиана о собственной адвокатской практике коротки и немногочисленны (VI, 1, 19; VII, 2, 24; IX, 2, 73).
103
См.: Светоний, «Веспасиан», 19.
104
На него намекает Ювенал в сатире VII, 197: «Если захочет Судьба, ты из ритора консулом станешь».