Орден последней надежды. Тетралогия
Шрифт:
– Что угодно господину? Хорошая гостиница, почти совсем без клопов, самые красивые в городе девушки от мадам Зиди, лучшая в Ла-Рошели оружейная лавка, ближайшая конская ярмарка? Буквально за несколько су я приведу вас, куда пожелаете!
– Господину угодно попасть в ближайшую к морю церковь, – твердо заявляю я.
Мальчишка недоуменно приподнимает брови. Похоже, в первый раз на его памяти моряку, сошедшему с корабля, срочно потребовалась церковь. Убедившись в том, что я не шучу, он философски пожимает острыми плечами.
– Ну, если
– Ближайшая? – дотошно уточняю я.
Деловито кивнув, мальчишка спешит вперед, ловко проскальзывая между горожанами и моряками, размалеванными девицами и суровыми стражниками. Я иду следом и уже через каких-то пятьдесят шагов замечаю небольшую церквушку, затерявшуюся в тени трехэтажных домов. Пацана отпускаю, но тот не уходит, а прислоняется к стене дома напротив. Заработанные деньги мальчишка надежно укрыл в одежде и, как всякий разумный человек, не собирается упускать из вида источник финансирования. А вдруг после молитвы меня потянет на мирские дела, и кто же тогда покажет мне лучшие злачные места портового города?
Я медленно захожу внутрь храма. После суматошных улиц Ла-Рошели здесь тихо, прохладно и пустынно. Я словно оказался в неком оазисе, защищенном от всех невзгод и опасностей. Но все это, разумеется, полная иллюзия. Если кому-нибудь понадобится твоя жизнь, то ее заберут прямо на алтаре, никто и не подумает сдержать удар.
На перекрестках дорог во Франции полным-полно каменных крестов высотой в полтора человеческих роста. Считается, что если кто-нибудь обхватит такой крест руками, то его нельзя убивать, этот человек находится под защитой высших сил. Ну и что, остановило ли подобное сооружение хоть одного грабителя или душегуба?
Глубоко вздохнув, я поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с незаметно подошедшим священником. Я отшатываюсь назад, чтобы не столкнуться с падре, и невольно опираюсь рукой о стену. После трех недель, проведенных на море, координация движений оставляет желать лучшего.
– Вы к нам, сын мой? – приятным голосом про износит бенедиктинец.
На вид ему лет тридцать, круглое лицо, добрые серые глаза. Похоже, сюда нечасто заходят чужие, поскольку на меня падре глядит широко открытым глазами, в которых заметна некоторая опаска.
– Я хотел бы сделать пожертвование, – говорю ему тихо и, сунув руку за пазуху, достаю тяжелый кошель.
– Спасибо, – заикаясь, отвечает падре. – Бог воздаст вам сторицей. Могу ли я что-то сделать для вас?
– Да, святой отец. Я хотел бы поставить девятнадцать свечей и помолиться о павших.
Священник закусывает губу, глаза его на секунду тускнеют, затем он с надеждой говорит:
– У нас тут идет ремонт, поэтому так пусто. Но есть одна небольшая комната, и если вас не смутит некоторый беспорядок…
В голосе его я различаю смущение и даже некоторую боязнь. Опасается, что щедрый даритель обидится и заберет обратно деньги.
– Ведите, – соглашаюсь
Мы спускаемся куда-то вниз, проходим пару поворотов, и бенедиктинец оставляет меня в небольшой комнате с парой зажженных факелов на стенах и гигантским каменным распятием. Через пару минут он возвращается со свечами, а затем я наконец-то остаюсь один. Я прилепляю свечи к холодному камню и, зажигая каждую, вспоминаю павших товарищей, всех поименно. Где бы они ни были, пусть знают, что я не забыл их, и пока погибшие воины-францисканцы живут в моей памяти, они не умерли.
– Я отомщу за каждого, – шепчу я. – Верьте мне, братья.
Я отступаю назад и, зацепившись за какую-то выбоину в полу, вновь опираюсь на стену, чтобы не упасть. Похоже, приключения в Англии и сарацинский плен не прошли для меня даром. Организму необходим нормальный отдых в таком месте, где кровать не раскачивается из стороны в сторону, а вой ветра в снастях, непрерывный шум и плеск волн являются всего лишь воспоминаниями. Добрый ужин с кувшином вина и двенадцать часов сна в чистой постели приведут меня в норму, я опять буду весел и свеж, словно только что сорванный с грядки зеленый огурчик.
Вот только у меня совершенно нет времени предаваться подобным излишествам. Сразу из церкви я поспешу в место, где смогу приобрести быстроногую лошадь, а затем меня ждет аббатство Сен-Венсан.
Я отрываюсь от стены, машинально охлопываю мешок, проверяя, на месте ли подарок для Жанны. Ладонь странно озябла, словно я коснулся не камня, а льда, добытого из глубин Антарктиды. Машинально я гляжу на место, которого коснулся, и замираю, хлопая глазами.
Каковы шансы воткнуть лопату в землю на выделенных тебе шести сотках и раскопать сокровища Трои; поехать в лес на шашлыки и наткнуться на брошенный инопланетный звездолет; пойти на дискотеку в сельском клубе и познакомиться с принцессой? По зрелому размышлению я отвечу: да никаких.
Вот почему перехваченным голосом я сиплю «Не верю!», а рука тем временем сама срывает со стены пылающий факел. Стены часовни сверху донизу покрыты вырезанными в камне знаками и изображениями, и поверьте, здесь есть на что посмотреть! Символы, от которых так и веет древностью, иероглифы странной формы, контуры необычных людей и животных. Я опускаюсь все ниже, наконец мне приходится встать на колени, и уже у самого пола я нахожу нечто такое, что заставляет меня изумленно присвистнуть.
Из коридора раздаются осторожные шаги, поднявшись, я отряхиваю колени.
– Вы что-то искали, сын мой? – встревоженно спрашивает бенедиктинец.
Глаза опустил, упорно не желая встречаться со мной взглядом, зрачки расширены, на лице пот, на щеках выступили красные пятна. Все еще думает, что я вот-вот потребую подношение обратно.
– Святой отец, – холодно говорю я. – Сейчас я уйду и обещаю, что больше вы никогда меня не увидите. Все, чего я прошу, это ответить на один вопрос. И что бы вы ни поведали, сказанное останется между нами.