Орел и Ворон
Шрифт:
Ну уж нет! Царь московитов обещает щедрую плату за службу, и, прибавив ее к уже имеющимся накоплениям, я смогу не только сыграть достойную возлюбленной свадьбу, но и открыть собственное дело без подачек ее отца!
Вдохновившись последними мыслями, я уверенно ответил:
– Нет, я не могу остаться, птичка моя. Но торжественно клянусь, – я приложил руку к сердцу, – что это будет последняя поездка. А после я буду полностью в твоей власти! Обещаю, что прокачу тебя на спине сразу, как мы увидимся после разлуки.
– На глазах у всех?
– На глазах у всех. – Я поцеловал ее в краешек
В ответ же маленький кулачок фройляйн Айхен уперся мне в грудь.
– Только попробуй погибнуть! Я лично найду Пражского колдуна, оживлю тебя – и снова убью!
– Ни в коем случае, дорогая! Мы ведь еще столько всего не видели и не сделали!
Девушка кивнула в ответ, как-то вымученно улыбнулась… А потом в глазах ее блеснули слезы, выдавая истинные чувства, и, сердито нахмурившись, Вики отвернулась к окну.
Я было потянулся к ней, но руки мои налились свинцовой, неподъемной тяжестью. Я было дернулся к девушке, находящейся столь рядом – но ставшей вдруг такой недостижимой! – и ничего не получилось.
Тогда я рванулся к любимой изо всех сил – и проснулся…
Еще темно. Но бодрствующий сотник, прижав палец к губам, дернул меня за руку. Лицо его оказалось совсем близко… Как и обнаженная сабля! Вид у моего спутника на редкость встревоженный, и, поняв это, я окончательно пришел в себя, легонько сжав руку стрельца в ответ. Если Тимофей призывает к молчанию, то явно неспроста!
Оглянувшись по сторонам, обратил внимание, что товарищ мой старательно затушил и разведенный в неглубокой ямке костерок – даже угли не мерцают. Однако… Что же так всполошило стрельца?
Стараясь не шуметь, я достал из-под седла, служащего мне в дороге подушкой, пистоль и нашарил рукоять меча. При случае смогу стрельнуть и в темноте, на звук, тем более что не ослепленные светом костра глаза более-менее видят и в ночи…
Треск веток, явственно выдающий чужое движение, послышался на относительном удалении – и все равно заставил меня зябко передернуть плечами. Возможная близкая опасность вкупе с окружающих нас мраком и какой-то неестественной, мертвой тишиной, в которой столь отчетливо раздается треск веток… Убойное сочетание, пробуждающее даже потаенные, совершенно детские страхи перед мистическим!
К слову, непотревоженный ночной лес живет своей жизнью, издавая множество звуков: он вздыхает и говорит с миром криком ночных птиц, шелестом листьев в кронах деревьев, шуршанием грызунов… Но, заметив чужака или чужаков, он замирает в ожидании, тревожно затихая… А значит, треск веток не связан с косулей, лосем или кабаном, ни даже с местным «хозяином»-медведем! Нет, неподалеку от нас по какой-то причине продирается в ночи сквозь дубраву гораздо более опасный хищник.
Человек.
Обеспокоенно фыркнула Стрекоза, заставив меня вздрогнуть, – лошади могут выдать нас! И что тогда? Кто этот незнакомец, блуждающий по чаще, – или незнакомцы?! Спасающиеся от лисовчиков простые жители, как те бедные женщины, чьи защитники сгинули и коих мы вчера спасли?!
Или же враги, тати – неважно, какого роду и племени?!
Нам повезло: судя по удаляющемуся, пусть и чересчур частому треску веток, незнакомцы или не услышали мою кобылу, или решили не искать в ночи
– Не знаю, кто там был, немец, но хорошо, что на нас не вышли.
– Думаешь, много их было?
– Наверняка не скажу, но один или даже двое так не шумят.
Я согласно кивнул:
– Ты прав… Думаешь, лисовчики за нами пошли?
– Не исключаю. Я бы захотел найти того, кто моих соратников так порубал и пострелял. Дай Бог, чтобы страдалицы наши литовцам второй раз не попались…
И вновь я согласно кивнул, вспомнив испуганные и измученные лица привязанных к собственным телегам женщин… Точнее, взрослой женщины в обрывках изодранного на крупной груди платья, с бесстыдно заголенными ягодицами в свежих кровоподтеках… И совершенно обнаженной девицы, нательную рубаху которой шляхтичи, глумясь, сорвали, но перессорились между собой насчет того, кто же будет первым распечатывать девственные «врата» только-только заневестившейся москальки…
Я появился на дороге как раз тогда, когда старшие в отряде ляхи наконец-то разобрались между собой и самый важный пан уже пристраивал обнаженные чресла к дрожащей девушке – ее буквально колотило от страха! Остальные же с вожделением созерцали, спустив штаны… Даже гайдуки и казак не обращали на меня внимания, пока я не поравнялся с ним. Ну а что обращать – лях и лях, мелкий шляхтич, коих у Лисовского тысячи… Но с какой же гремучей смесью страха и отчаянной надежды на меня воззрились жертвы лисовчиков! И, отринув все терзавшие меня сомнения, я надежды женщин оправдал в полной мере, в упор разрядив все три пистоля в конных!
Ответные пули двух судорожно натягивающих шаровары шляхтичей ушли сильно «в молоко». Слишком резким для них оказался переход от насилия над беззащитными и к дерзкому нападению неизвестного!
Мои воспоминания прервал стрелец:
– Правда, люди сказывают, что к черкасам Лисовского и характерники прибились. Те могли бы подобраться к нам незамеченными и совершенно неслышно; но, впрочем, я не верю, что характерники на службу к ляхам пошли.
Я с удивлением посмотрел на сотника:
– Сколько времени провел в Московии, а о характерниках слышу впервые. Кто же это такие?
Тимофей усмехнулся:
– Лучшие среди казаков, небывалой духовной силы и самые крепкие в вере воины. Бают про них разное: кто от пули молитву такую знает, что никогда тебя пуля не ранит, кто от клинка иль от стрелы… Сказывали, что, когда черкасы подняли восстание под началом Наливайко, один из отрядов, преследуемый ляхами, остановился в степи: пали лошади. Так вот, среди казаков был характерник, велел он соратникам на колени встать, а имеющиеся копья поднять наконечниками к небу, после чего стал молиться. Черкасы характернику подчинились: во-первых, огромным уважением среди них он пользовался, а во-вторых, в сече с ляхами все одно бы не сдюжили, больно много было панов… Так те, доскакав до молящихся казачков, обошли стороной их и дальше в степь ушли рысями. Как позже оказалось, ляхи увидели перед собой рощу-колок степной! Отвел им глаз характерник, да как отвел!