Орел и Ворон
Шрифт:
– А-а-а-а!!!
Я бросился вперед, за пределы порохового облачка, частично скрывшего от меня ворогов. Грянул вражеский выстрел! Но отвлеченный моим криком, уже в последний миг направив самопал в мою сторону, разбойник промахнулся: пуля вжикнула рядом, срезав ветку с ближнего ко мне дуба. В свою очередь я положил второй пистоль на сгиб правой руки для устойчивости, целя в здоровяка… И перевел взгляд на одного из ворогов, остановившегося у тела «попа» и уже поднявшего оброненное им оружие. Развернувшись в его сторону, я хладнокровно нажал на спуск.
Выстрел!
Громко
…Впереди послышались быстрые шаги, и сквозь пороховое облачко показался последний из ворогов! Отвлекшись на бездоспешных тятей, я выпустил из вида самого опасного из них, да и дым на несколько мгновений закрыл его от моего взгляда…
А когда он чуть рассеялся, я понял, что отцовский пистоль из-за голенища сапога выхватить уже не успеваю!
– Умр-р-р-и-и!!!
Свистнула стрела, выпущенная сотником, пролетев чуть позади врага, а я бешено рванулся в сторону, уходя от обрушившейся сверху сабли! Рванулся, потянув палаш из ножен, вправо от татя, тем самым помешав врагу продолжить атаку рубящим ударом от себя…
– Пригнись!
Бешеный окрик соратника заставил забыть о гордости, и я присел, уже оголив клинок. Коротко вжикнуло над самой макушкой, обдав волосы на затылке легким порывом воздуха… И крутанувший саблю для очередного удара ворог, уже вскинувший шамшир над головой, замер, скосив выпученные глаза на живот.
Из него торчит на половину древка погрузившаяся в человеческую плоть стрела Орла, пробившая звенья кольчуги граненым наконечником…
– Так и чуял я, что нечисто со «святым отцом». Нет, значит, никакого отца Феоктиста в Ростове?
Тимофей, тяжело выдохнув, коротко ответил:
– Да может, и есть. Только я про него ничего не знаю.
Я нервно хохотнул:
– А ежели бы и вправду пастор то был с телохранителями? И ты угадал, вот так вот ткнув пальцем в небо наудачу?! А ведь уже приказал: «бей»! И побили бы мы тогда честных людей?!
Орлов смахнул проступивший пот со лба тыльной стороной ладони:
– Оружные, но не верхами? Странновато для охраны настоятеля. Да и потом, когда я про Феоктиста спросил, вожак татей себя выдал – улыбка вроде бы все та же, добрая, да глаза по-волчьи сверкнули ненавистью… Понял, что я ловлю его на лжи, так что всего на мгновение мы их с выстрелами опередили.
Я согласно кивнул:
– Опередили… Что с ранеными будем делать?
Сотник кратко и буднично ответил так, словно речь идет о недоеденном кулеше:
– Добивать. Тати же лесные, добра от них никому не дождаться, коли выживут.
Замерев на месте, не решаясь лишать жизни увечных и размышляя о том, что сам-то стрелец не спешит марать руки кровью раненых, я дождался, когда Тимофей, неопределенно хмыкнув, первым шагнул к хрипящему здоровяку, распластавшемуся на земле. Последовал
– Добив их, мы же милость христианскую исполним. На запах крови ведь волки явятся али медведь. Под клыками их разве легче смерть будет?
Ничего не говоря, я двинулся в сторону раненного в плечо татя, на ходу поднимая палаш.
Мерзость!
…Некоторое время спустя я вернулся к сотнику, деловито изучающему содержание кошеля разбойника, после чего надолго приложился к фляге с водой.
Отпустило.
– Видимо, попов или монашков порезали, сволочи безбожные.
В объемном кошеле нашлось место и медякам, и серебряным монетам, и даже золотому польскому дукату. А также еще одному наперсному кресту, вновь выполненному из серебра.
Видать, попадались татям и священники, и даже состоятельные шляхтичи с золотишком в кармане…
– И не побоялся ведь их голова, душа пропащая, на себя крест батюшкин надеть и настоятелем представиться!
Сотник аж сплюнул в сторону сраженного им ряженого попа.
– Не дождутся они от меня молитвы об упокоении, звери дикие!
Согласно кивнув, полностью разделяя чувства московита, я принялся разглядывать трофейный пистоль разбойного вожака. Отличный экземпляр – замок новый, и, как видно, за ним хорошо ухаживали. К тому же пистоль отделан серебряными пластинками с вычурным узором. Идеальная чеканка! А на рукояти – гравировка с родовым гербом… Вороном, держащим в клюве золотое кольцо! Подивившись, я покачал головой – такая роскошь на оружии до добра не доводит… Владелец – скорее всего, тот самый, кому принадлежал и золотой дукат, – соврать не даст.
И все-таки я решил оставить пистоль себе. Уж больно мне запал в душу пусть и чужой герб с вороном…
Протянув стрельцу второй самопал татей, уже без всякой вычурной отделки, я твердо произнес:
– Мне пяти пистолей многовато будет, и четырех за глаза! А у тебя пусть хотя бы один будет – все одно в бою сгодится, сам знаешь. Как заряжать и заводить замок, я научу – ключи, слава богу, голова татей при себе держал.
Стрелец, сдержанно кивнув, отпираться не стал, пистоль принял:
– За науку благодарствую, а вот награбленное разбойниками предлагаю передать в монастырь. Глядишь, в обители сумеют распорядиться добром, нажитым татями кровью… Да и кресты наперсные только братии отдать и можно. Как думаешь, немец?
Я потер лоб: вновь вернулась головная боль. Как некстати…
– Возражений не имею. Это правильное решение!
– Рад, что ты согласен.
Товарищ вновь попытался улыбнуться, но отчего-то в этот раз вышло криво… Хотя, может, и показалось.
А я, к собственному удивлению, поймал себя на той мысли, что совершенно не жалею, что поддержал выбор стрельца. Ведь сколько бы золота или серебра ни нашлось в кошелях оставшихся разбойников, один только трофейный пистоль будет стоить все одно больше… И, в конце концов, так будет действительно честно.