Оренбургский платок

Санжаровский Анатолий Никифорович

А он, лихобес, руки за голову, и ну бить дробца. И ну этаким чертоплясом вкруг меня кружить с приговорками:

– Эх, тюхтюхтю!Голова в дяхтю,Рукиноги в кисялюСвою милку весялю!..Эха, яблочкоСбоку верчено.С комсомольцем живуИ не венчана!..Я плясала, топала,Искала себе

сокола.Думала, он далеко,Оказалось – около!

Сгрёб с себя кепку, приложил к груди в поклоне – это я, соколок-найдёныш! – и в полной отчайке хлоп кепкой плашмя оземь.

И дале за своё:

– У милёнка у мовоПоговорочка на о.Он на о, и я на о,Ноне стала я ево!

– Как только... получил на меня документ... – бормочу. – Час... Единый час не сшёл... как накинул в загсе хомуток... А уже натура-дура в открытку из тебя полезла! Даль-то чего ждать?

Бросил он скакать, повинно вальнулся передо мной на колени. Обнял меня и не пропел, проговорил тихо приговорку:

– Ты, колечко моё,Кольцо золотое!Ты, сердечко моё,Кровью залитое!..

Помолчал и потом так говорит:

– Нюронька, небесна звёздынька, ты думаешь, что я, дурак из картошки, увесь возмечтал тебя обидети? Неее... И в думке не держал. Жить будем ладно. Вдвох. Безо венца. Третий, знамо, лишний.

– Чем же тебе венец не угодил?

– В том и фасоля, всем угодил. Мне сам Боженька подал тебя как гостинчик в окошенько, и я проть венчаться? Хочу! Да не стану... Да пойди я в церкву – до гроба завоспитывает товаришок комсомол. Задолбют вороняки. Никаторого житья не дадут! По знакомцам заключение держу. Опаа... В комсомолийкрематорий внагляк загребли, как трактором, сразу всю улицу... Молодняк, знамо... Без спросу записали. Без согласки. А теперь и крутисьоглядывайся. Без спросу и до ветру не сбегай. Искривление политицкой линии! Вота чё выработают из нашего культпохода у церкву. Навалются всей чингисхановской ордищей и в бараний рог нас сомнут. Тебе это надь? Лично мне не надь. Того я и не хочу ни тебе, ни себе говнивых приключеньев на весь остатний кусок житухи...

Я согласилась с Михаиловыми словами.

Вот весь век и живу не венчана.

Через много лет, на исповеди, сказала про это. Батюшка и успокой:

– Ничего. Господь простит.

А я и платьишко к венцу нарядное справила. Так и разу не надела, ненадёванное лежало.

Дочке потом к свадьбе подарила.

Было оно дочке впору.

В Крюковке я скоро обвертелась, освоилась.

Одни по-за глаза выхваляли: Минька хорошу жону со стороны отхватил! Кой-кто поперёк тому слову на дыбошки ставал. Мол, а чего больно хорошего-та в ней? Тот же назём издаля привезён!

11

Прежде смерти не умирают.

На свадьбе мне и Михаилу налили по полной стограммовой рюмке магазинной водки. Дали по куску ржаного хлеба. Шибко посыпали

солью, в снег прям белые.

Примета вроде там такая. Выпьют всё молодые и не поморщатся, съедят все это – любят крепко друг дружку, в ладу будут жить.

Минька-то молодчуга. Шадымчик [11] под случай как ломит! Что вода, что водка – без разницы вприпадку молотит.

11

Шадым – самогон.

А я полстаканчика приняла. С горем пополам на двоих осилила. Разочек куснула хлебушка. И нетути меня больше.

Тут встают свёкор со свекрухой.

Свёкор и говорит свекрухе:

– Аниковна, давай выпьем. Миньку женим! Первончик наш! Соколич!

Слышу, ой, плохо мне...

По-за спиной шепоток зашелестел:

– Какая-то вся она из себя гордянка. Впряме дышать нечем!

– Ересливая брезгуша...

– А матушки-та мои, морщится. А матушки-та мои, и хлеб-та не скушала-то наша городска...

– Э-э-э-э... Не будут жить...Не будут, одно слово...

Мне и вовсе худо. Молоком отхаживали. Нашатырём виски тёрли, нюхать давали...

Очнулась...

Тут-то моя доброта-свекровь и ну задавать звону свадьбе.

– Зачем тако мучить человека?! Это у нас тако принято. А у них тако не принято. Она не можа... Ну на кой лядо принужатьта? А не дай Бог, помрё, чё будем делать-та?..

А не померла Аннушка.

Ой да ну!..

12

Дело толком красно.

Они там, в Крюковке, сеяли коноплю, лён, пряли и ткали холсты. А я знай ажурные вяжи свои паутиночки.

Сижу у окна со спицами.

Печливый [12] дедушка – звали его дедька Аника, был уже под годами – крадкома, уважительно так спрашивает:

– Нюронька, а чего эт ты вяжешь-та?

– Платок.

– А што ж за така за кисейка-та?

– Довяжу, посмотрите.

– Да как жа ты вяжешь-та без гляденья?

12

Печливый – заботливый.

– Привыкшая... Пальцами слышу, где рисунок, где наружная петля. У меня пальцы – глаза.

– А господи, твоя воля!

– Да-а... У всех у жёлтинских, кто при платке обретается, чутьё в руках кощее. Вот возьму что в одну руку, возьму в другую – разницу в пять граммушек скажу.

– А господи, твоя воля!

– Бывалко, принесёшь кладовщику выработанный платок. Не глядит. Тронет – иль враз примет, иль садись выбирай волос. Пальцами зорче рентгена видит!

– А господи, твоя воля! Пошшупал, сказал красну цену рукодельству... Чудно?...

Связала я первый платок – вся Крюковка перебывала в дому.

– А батюшки! А узорчики-та каки приятныя!..

– То как садики. А то как какими кругляшками...

– А во поглянь! А во!.. Больша-а Нюра плетея!

– Да как жа эт можна-та исделать красоту таку?!

Свекруха-добруха, гордая такая за меня, входит в генеральское пояснение:

– А матушки, а Нюронька-та моя не печатает-та, не рисует-та. Вы-вя-зы-ва-ет!

Связала я три платка да и пустилась с самим свёкром Иван Васильчем на преименитую Нижегородскую ярмарку.