Ориенталист
Шрифт:
Оказавшись среди родственников своей матери, Лев все чаще вспоминал детство. У него было ощущение, как будто ему с отцом удалось бежать из адского горнила революции, а вот ее они бросили там. Нет, конечно, это она их бросила, притом за много лет до этого. Однако ее родственники почему-то считали ее жертвой революции. Тамара уже жила в их доме, когда Берта умерла, и позже она рассказала своему сыну, что сестра ее погибла, выпив кислоту, но не захотела рассказывать об этом собственному племяннику, которому тогда было шестнадцать лет. Возможно, это было правильное решение, однако самая мысль, что никто из родных не желал говорить о его матери, терзала его. Его отец не мог не знать правды, но лишь отмалчивался, если речь заходила о ней. Говорить на эту тему явно было выше его сил. А может быть, он считал себя каким-то образом ответственным за случившееся. Абраму часто снилась покойная жена — это Льву было известно. Самому Льву его мать не снилась никогда.
К 1921 году были приняты серьезные решения относительно будущего Льва. Его отец и родственники рассматривали вопрос о том, где ему лучше получать образование,
Первым делом рассматривалась возможность учиться в Англии. Повсюду на Востоке считалось, что дать английской образование — это максимум того, что способен сделать отец для своего сына. Лев вспоминал, какова была логика размышлений его богатых родственников по этому поводу: «Английское образование не может не быть очень хорошим, иначе почему же тогда Англия правит миром?» Владимир Набоков-старший послал своего сына учиться в Англию. Однако родственники Льва сомневались в том, что «шестнадцатилетний мальчик из Баку, который никогда прежде настоящего снега не видел, сможет справиться со столь суровыми условиями». Кроме того, сам Абрам Нусимбаум относился к англичанам не слишком хорошо: он винил их в расчленении Османской империи, однако, как намекнул мне Ноам Эрмон, возможно, причина его неприязни была в разногласиях при совершении нефтяных сделок. Нежелание послать сына на учебу в Англию, насколько помнил Лев, было продиктовано и соображениями совершенно иного рода. Один из богатых и влиятельных бакинцев в начале войны послал своего двенадцатилетнего сына на учебу в Англию. В результате войны и революции они не виделись семь лет, и в 1921 году сын, уже повзрослевший молодой человек, закончивший курс наук в Англии, воссоединился с собственным отцом в Париже. «Все родные очень хотели знать, каков он теперь, и гордость его отца была поначалу невероятно велика», — писал Лев в своих воспоминаниях. Но и чувство любопытства, и отцовская гордость вскоре сменились страшным разочарованием, потому что всем им стало ясно: по всем меркам дореволюционного Баку этот молодой человек превратился в полного идиота. Он забыл русский и азербайджанский языки — настолько, что его отцу понадобился переводчик, чтобы разговаривать с собственным сыном. Сын, имя которого было Юсеф, настаивал на том, чтобы его называли Джо, и лишь смеялся, когда кто-нибудь все-таки обращался к нему по-старому. Лев вспоминал: «Хотя Юсеф, он же Джо, был весьма скромен и хорошо воспитан, речи его были весьма странными. Он с невероятной серьезностью рассуждал о футболе и скачках, однако мгновенно умолкал, если его спрашивали о чем-либо еще. Когда кто-то все-таки настоял, чтобы он высказал свое мнение о большевиках, войне и так далее, его суждения напоминали слова пятилетнего ребенка». Но поскольку в детстве Юсеф слыл умным, смышленым ребенком, в кругу выходцев из Баку решили, что все это — результат английского образования.
Абрам Нусимбаум лишь однажды встретился с этим молодым человеком, и этого оказалось достаточно, чтобы он навсегда поставил крест на идее отправить сына учиться в Англию и начал размышлять, как быть дальше. Примерно в это время в Париж приехал один из дядьев Льва, проведший всю свою юность в Германии. Дядя этот без конца нахваливал среднюю школу, в которой учился, — она находилась на одном из множества небольших островков в Северном море, неподалеку от Гамбурга. И Абрам, и остальные родственники слушали как завороженные рассказы о том, что за программа была в этой школе, какие высокие идеи ему прививали и какая там прекрасная дисциплина. В Германию издавна приезжали учиться отпрыски русских аристократов, а у евреев немецкое образование вообще ценилось выше других. Ну что же, подумал Абрам, несколько лет сыну будут прививать германские добродетели и культуру — это ведь то, что надо. Родственники согласились с ним. Благодаря Алисе Шульте Лев свободно говорил по-немецки, да к тому же в Германии было тогда полным-полно русских. Вопрос денег тоже сыграл не последнюю роль, ведь с ними, несмотря на торговлю «мертвыми душами», становилось все труднее. Учиться в Англин было невероятно дорого, да и Франция в этом отношении недалеко ушла, а вот жизнь в Германии была дешевой. На том и порешили. Мнения самого отрока, разумеется, не спросили.
Готовясь к отъезду, Лев купил себе единственную обновку — монокль и сделал это, по его собственному признанию, потому что «был убежден: в Германии монокль вещь столь же необходимая для джентльмена, как зонтик в Англин». Теперь они с отцом ехали в спальном вагоне первого класса на восток, в Германию, и всю дорогу он учился удерживать монокль в глазу. Этот отъезд имел для них обоих весьма далеко идущие последствия.
Часть вторая
Глава 7. Революция в Германии
Когда поздней весной 1921 года отец и сын Нусимбаумы пересекли французскую границу, Лев нервно вертел в руках недавно приобретенный монокль. Глядя на серый пейзаж за окном вагона, на те места, где еще совсем недавно происходили грандиозные окопные сражения Первой мировой войны, он мог думать лишь об одном — о революции в Германии! Им удалось избежать одной революции, в России, а теперь они на всех парах несутся в горнило другой? Может, они с отцом с ума сошли? Ведь в Париже многие русские эмигранты говорили ему: в Германии начались серьезные беспорядки, и насилия там не меньше, чем в России. Страхи, связанные с политическими потрясениями
Страх Льва перед революцией был своего рода истерической реакцией на то, чему он стал свидетелем в Баку. Революционное насилие свирепствовало в Германии уже более двух лет, но грандиозные перемены в других странах: победа советской системы и бегство белых из России; распад Османской империи и начало гражданской войны в Турции; Версальский мирный договор, распад монархии Габсбургов и возникновение на ее месте доброй дюжины новых государств, а также международных союзов внутри Европы; пандемия гриппа-«испанки», которая все еще уносила десятки тысяч людей по всему миру, — все эти события отвлекли внимание международного сообщества от революции в Германии.
Абрам привил Льву глубокое уважение к культуре и народу Германии.
Во время осады Баку Нусимбаумы приютили у себя немецких офицеров, попавших в русский плен во время Первой мировой войны и оказавшихся людьми весьма порядочными. Тем не менее, пока поезд приближался к германской границе, Льва мучили мрачные предчувствия.
Первые события в ходе революционных перемен в России и в Германии оказались похожими: катастрофа на полях сражений Первой мировой войны привела к отречению императора и к передаче власти в руки демократически избранного коалиционного правительства. Эта коалиция тут же стала мишенью для нападок левых и правых радикалов и принялась лавировать между ними. Главное различие между Германией и Россией состояло в следующем: в России умеренные политики всячески потворствовали крайне левым, считая, что опасность исходит от крайне правых; в Германии же умеренные потакали крайне правым, поскольку наиболее опасными, по их мнению, были крайне левые. Результаты в обоих случаях были чудовищными: в России в конце концов произошел кровавый государственный переворот, совершенный левыми; в Германии же кровавый государственный переворот произвели правые. Лидеры нового германского демократического государства, точь-в-точь как Лев, были способны видеть перед собой лишь призрак Красной Революции — большевизма, который уже взошел над Россией и угрожал распространиться на Запад. А революция правых — фашизм, нацизм — на тот момент еще не обрела четких контуров. Как центристские демократы в Москве позволили Ленину действовать в России в надежде, что он защитит конституционное правительство, так и демократы в Берлине дали распоясаться антидемократическим правым силам, рассчитывая, что они будут защищать конституцию, которую в действительности те желали уничтожить. Своего «Ленина» у правого крыла еще не было, хотя достаточно скоро и он возник из тогдашнего кровавого хаоса.
Однако в 1918–1919 годах никого в Германии не волновало, есть ли у правых свой вождь типа Ленина. Все внимательно следили за вождем левых сил Карлом Либкнехтом, которого многие считали «германским Лениным». Прежде состоявший в Социал-демократической партии, Либкнехт откровенно выражал свои антивоенные взгляды и потому порвал с ней. Вторым вождем левых считали его соратницу Розу Люксембург. Правда, по стандартам большевиков даже самые радикальные немецкие социалисты не были «настоящими» революционерами: у них полностью отсутствовала традиция террора или желание осуществить вооруженное восстание. Как выразился Ленин, они не смогли бы штурмовать железнодорожный вокзал, не купив предварительно входных билетов на перрон. Сам Ленин несколько лет подряд пытался заниматься организационной работой в Мюнхене, но потом отказался от мысли революционизировать германских социал-демократов и переехал в Цюрих, чтобы там дождаться начала революции. Тем временем враждебный большевикам Второй интернационал, объединявший социалистические партии всего мира с целью совершить всемирную марксистскую революцию, превратил социалистическое движение из революционного в эволюционное, сфокусировав его задачи на профсоюзной деятельности и на политической борьбе в парламенте, — это было типично немецкое явление.
Ленин опирался в Берлине на Либкнехта и Люксембург, а также на руководимую ими радикальную группировку, отколовшуюся от Социал-демократической партии и называвшуюся «Спартак» [73] . Прибыв в апреле 1917 года на Финляндский вокзал в Петрограде, Ленин, хотя и был переправлен туда из Швейцарии с ведома германского Генштаба в особом, запломбированном вагоне («подобно чумной бацилле», по выражению Черчилля), сразу же забыл о своих благодетелях и публично выразил надежду, что Либкнехт вскоре устроит в Германии революцию и свергнет кайзера. Однако у членов группы «Спартак» не было характерного для большевиков умения ни перед чем не останавливаться, и потому, хотя по всей Германии вскоре распространились революционные выступления, там революция совершила драматичный поворот в иную сторону.
73
Это название возникло в январе 1916 года, после того как, в связи с днем рождения кайзера, распространились открытые письма и листовки, призывавшие к его свержению путем насильственной революции, причем подписаны они были: «С партийным приветом, Спартак». Эти бюллетени газетного формата, которые ассоциировались с мятежом римских рабов I в. до н. э., едва не сокрушивших мощь государства, вызвали настоящий скандал среди обычных, верных своей партии, «патриотично настроенных» социал-демократов. Позже стало известно, что этим «Спартаком» был радикально настроенный, часто попадавший в тюремное заключение Карл Либкнехт. — Прим. авт.