Ория (сборник)

Валентинов Андрей

— О, да-да! Страшный воин Ярчук! В бою он очень-очень страшный есть! Но потом он совсем не страшный! Когда мы брали село или гардар, он все нас просить, чтобы мы не трогали чужие женки! Он очень просить и очень ругаться! И драться тоже!

Мислобор хмыкнул, вспоминая. Згур тоже улыбнулся. Все верно, «женки», как известно, святы! Молодец, «чу-гастр»!

— Вот такие мы добрые есть, маленький Згури! Даже когда надо убить врага. Или друга, ставшего врагом. У нас есть песня про конуга Ингвара. Жаль, ты не знаешь сканд-ского, это хорошая песня. Мне ее не пересказать

на спо-лотский…

— Я могу перевести, — негромко проговорил Мислобор. — Я тоже знаю эту песню. Ее сложили много лет назад про Ингвара Могучего. А поется в ней вот что…

Мислобор откинулся на локоть, мгновение помолчал и заговорил мерно, распевно, словно в такт неслышной мелодии:

— Две вести пришли к конугу Ингвару. Одну, вместе с богатыми дарами, прислал сват его Магнус. Другая же пришла из сурской земли, от жены его верной, что гостила у отца. Не стал Магнус присылать харатью с письменами, прислал он певца сладкоголосого, чтобы позвал тот Ингвара в город Роскильду на семейный пир…

Мислобор на миг умолк, и тут же закричала птица, совсем близко, рядом. Теперь в этом крике слышался страх, словно ночной гость знал, о чем идет речь у гаснущего костра.

— …Супруга же Ингвара Могучего написала ему письмо на кожаном свитке. Велел прочесть письмо конуг и

узнал, что видела его супруга сон. И в том сне, словно наяву, привиделось ей, будто едет Ингвар в гости к родичу. Но стал багрец его мантии кровью в чужом терему. И молила супруга Ингвара не ездить, остаться дома. И заклинала его всеми богами. Но посмеялся могучий Ингвар, верил он другу своему Магнусу. И поехал он морским берегом, не взяв даже щита и брони, с одним мечом у шитого серебром пояса. Певец же, что послан был за ним, ехал рядом, и тяжко было на его сердце…

Згур прикрыл глаза и словно наяву увидел пустынный песчаный берег. Но вместо синей морской глади на песок обрушивались огненные волны — неслышные, еле заметные в ярких лучах Небесного Всадника.

— …И решил тогда певец предупредить могучего Ингвара. Но давал он страшную клятву и не мог вести прямые речи. Поэтому запел он песню про молодого конуга, которого зовут в гости теща и тесть, зовут, чтобы погубить злой смертью. И не слышит молодой конуг, как предупреждают его шумные волны, как свистит в ушах ветер, как тревожно ржет его вороной конь. Едет конуг на верную смерть — и улыбается в ожидании веселого пира…

Мислобор вновь ненадолго умолк, а Згуру представилось чернобородое лицо с тонкими красивыми губами. Согласился бы Ярчук вот так, спокойно, с улыбкой, отдать своего кровника в руки врагов? Наверно, нет. Но ведь Асмут не кровник комиту Згуру! А если надо защитить Ивицу, то должно сходиться с обидчиком лицом к лицу, как и надлежит альбиру…

— …Слушает Ингвар песню, подпевает, улыбается яркому солнцу. Невдомек ему, что песня эта — о нем самом. Срывает он листья клена, украшает ими сбрую своего коня, утыкивает цветами конский очелок. И понимает певец, что не спасти ему Ингвара, суждена ему смерть, влечет его темная сила к бесславной гибели. Наверно, завистливые боги послали Ингвару этот ясный

весенний день, чтобы опьянить его разум. Едет могучий Ингвар, не чуя близкой гибели, а вдали уже показались черные вежи Роскильды, и громко поет соловей, и пятнами крови алеет пахучий шиповник…

Негромкий голос умолк, и холодом повеяло от угасшего костра. Згур потер разом похолодевшие руки. Да, сейчас

весна, скоро запоют соловьи, а там и шиповнику цвести. Только здесь, в Сури, он, говорят, не красный, а белый…

— Моего отца зарубили во сне, — вновь заговорил сын Рацимира. — Дядю убили отравленной стрелой. Другие родичи погибли так же — не в честном бою. Вначале я ненавидел убийц, но потом понял — это и есть власть. Ее добиваются только так — изменой и подлостью. Поэтому я не вернусь в Савмат. Никогда!

— Ну-ну! — Хальг громко рассмеялся, хлопнул чернобородого по плечу. — Маленький Мислобор еще передумает! Маленький Мислобор еще захочет надеть Железный Венец! Жаль, я узнаю об этом только в Золотом Чертоге! Ты не поможешь ему, маленький страшный Згури? /

Трудно сказать, шутил ли седой конуг. Згуру стало не по себе. Кей Рацимир погиб, убитый давней изменой. В Ории забыли о нем, но сын не забыл, и кто знает, не поднимется ли над Савматом скандский меч? Когда-то он сам мечтал отомстить за отца. За Навко, погубленного Ивором, сыном Ивора…

— О, старый Хальг совсем забыть! — сканд огорченно вздохнул. — И ты, маленький Мислабури, не напомнить глюпому старому Хальгу! Мы не кормим гостя! Страшный Згури обидится и проглотит нас вместе с костями. О, да-да, я уже слышать, как скрипят его страшные острые зубы!

Конуг махнул рукой. Один из «рогатых» неслышно приблизился, положил возле костра тяжелый кожаный мешок. За мешком последовал румский кувшин с острым дном и витыми ручками.

— Мы выпьем вино и съедим лепешка! Тогда страшный Згури не съест нас!

Есть Згуру совсем не хотелось — как и пить. Но отказываться нельзя. Таков обычай, с обычаем не спорят.

Седой конуг извлек из мешка большую плоскую лепешку, протянул Згуру:

— Это Сурь, конуг Згури! Старый Хальг держит свою часть — держит крепко, не отпустит. Мне полночь, тебе полдень. Ломай!

Хотелось сказать «нет», но рука сама потянулась вперед. Свежий, хрустящий хлеб надломился легко, словно разрубленный невидимым мечом.

Глава 17. ДВА ХОЛМА

Черные лодейные носы с легким шорохом врезались в желтый песок. Десятки рук тут же подхватывали тяжелые, пахнущие смолой корпуса, и лодьи, словно сами собой, въезжали на залитый бешеным летним солнцем берег. Стоял крик сотен глоток — почти половина Лучева собралась здесь, на обычно безлюдном берегу Лаги. Встречали победителей. Отряд Крюка возвращался из Скандии.

Сам сотник был уже на берегу. Лицо под рогатым шлемом радостно скалилось, в руках плясала тяжелая сканд-ская секира, словно неугомонный фрактарий был готов рубиться с каждым, кто встречал его у речного плеса. Белые неровные зубы блеснули, правая рука взлетела вверх.