Орлеан
Шрифт:
— Если масса курицы, то не очень. А если человека, то много больше, — ответил осторожно Василий Карлович.
— А костная масса?
— Кости есть, — абстрактно сообщил Неволин.
— Кость толстая?
— А зачем тебе это знать?
— Мне нужно взять соответствующую пилу. Выбрать ее под предположительную костную массу, понимаете? Это очень трудоемкое дело.
— Выберешь, — пообещал дознаватель. — Тебе это раз плюнуть.
Дядя Боря не стал возражать. С трудом отломил от курицы толстую ляжку, и красноватый сок брызнул ему прямо в лицо.
— Будете?..
Неволин кивнул. Обтерев руки
Им было хорошо, потому что они пришли к приемлемому компромиссу и нравственные муки обоих обещали закончиться обоюдовыгодной ямой.
На канате, подвешенном к куполу, болталась изможденная женщина средних лет. Ей хотелось разжать руки и упасть на головы зрителей, она боялась увольнения, эта женщина, и падение с высоты было бы достойным выходом из ситуации, в которой она пребывала. Жизнь не удалась и клонилась к закату. Номер ее не пользовался успехом, она знала, что половина зрителей задирают свои головы лишь затем, чтобы узнать, сделала ли она депиляцию, а вторая половина, не испытывавшая даже подобия влечения к ней, лишь зевает и ждет начала представления дяди Бори, который один пользовался относительным успехом, хоть никакой депиляции отродясь не делал.
Она ослабила свою хватку и плавно съехала по канату вниз в опилки. Раздались жидкие аплодисменты. Женщина изящно раскланялась и убежала за кулисы, рыдая.
В это время Лидка Дериглазова с напряженным лицом парикмахерши, подсчитывающей чаевые, вошла в зал и села на свободное место в третьем ряду. Лицо ее было покрыто толстым слоем штукатурки, однако щеки просвечивали сквозь мел горячим натуральным румянцем. Приходилось охлаждать их, обмахиваясь носовым платком, смоченным в духах «Шанель № 5», что продавались в киоске хозяйственных товаров недалеко от рынка и стоили недешево — 256 рублей за флакон.
Тогда же на сцену вышел развязный клоун, похожий на алкоголика, который решил закодироваться по требованию старшей сестры.
— Лидия Павловна Дериглазова! — произнес он торжественно. — Есть в зале такая?
— Есть, — выдавила из себя Лидка. — Чего тебе?
— Меня просили сообщить, что у вас сгорела квартира, — сказал клоун.
Его звали Петей, и он был известен тем, что ездил по городу в инвалидной коляске и показывал в автобусе удостоверение «Ветеран Чернобыля».
— А вот и соврал, — ответила ему Лидка на весь зал. — Нет у меня никакой квартиры, а есть собственный дом в частном секторе.
Петя натужно захохотал и стал вихляться по арене, как червь, надетый на рыболовный крючок. Шутке этой было лет восемь, но Пете зритель прощал все, потому что орлеанцы любили этого битого жизнью неформального человека хотя бы за то, что в ответ на замечание контролера: «Откуда у вас удостоверение?» — Петя отвечал: «Каждый, кто живет в постсоветской России, — это ветеран Чернобыля».
Пока он вихлялся, бился в конвульсиях, хохотал и плевался, униформисты выкатили на арену ящики с туристической наклейкой «Море Лаптевых», а это значило, что приближалась кульминация представления: дядя Боря Амаретто должен был перепилить сегодня очередного жителя Кулунды, попавшего по своей неосмотрительности в цепкие лапы соблазнительного аттракциона.
Из-за
Когда стих последний хлопок, иллюзионист прокричал:
— Этот гражданин находится в глубоком гипнотическом сне… Прошу удостовериться, господа, что здесь лежит действительно человек, венец творения, этическая норма, мыслящий тростник, а не кукла, бревно или ведущий ток-шоу… Прошу засвидетельствовать!
Он скользнул взглядом по первым рядам цирка, заполненным наполовину. Ни одно из лиц не привлекло его внимания, не возбудило мысль и не зажгло чувство. Разве малахольные подростки, жующие «Стиморол», могут зажечь чувство, разве их родители с расплющенными широкими носами могут возбудить мысль? Нет, не могут.
Только одна фигура его вдруг заинтересовала. В размалеванной неживой кукле с красными щеками он узнал парикмахершу из местного косметического салона.
— Вот вы, — пригласил дядя Боря, испытывая первые искры срамного возбуждения. — Вот вас прошу!..
Он подошел ближе и подал Лидке руку.
Она, ни жива, ни мертва, оперлась на его кочергу и перелезла через бортик арены. На негнущихся ногах подошла к железной каталке. Именно такие каталки она видела в горбольнице. На них обычно везли больного в операционную, а он смотрел в потолок на пробегающие над головой лампы, подозревая, что они могут быть последним впечатлением пролетевшей короткой жизни.
Дядя Боря откинул простыню. Лидка вгляделась в лицо лежащего, и ей стало плохо. Все было на месте. Сладкие усики чернели на опухшем лице. Даже сигара, зажатая в уголке рта, слегка дымила. Парикмахерша хотела упасть в обморок, но дядя Боря поддержал ее за талию и спас хотя бы временно от публичного посрамления.
— А может быть, не надо его перепиливать? — спросил иллюзионист зал, чувствуя нарастающий азарт. — Пусть себе спит, бедолага. А как проспится, так и пойдет домой.
— Надо, — ответили из зала. — А за что мы деньги платили?
— Действительно, деньги… — смирился со своей участью дядя Боря. — Ну, если надо, значит надо.
Довел полумертвую Лидку до ее места. Возвратился к каталке и отдал распоряжение униформистам:
— Пакуйте материал!
Те подняли экзекутора с его одра и заложили в цирковые ящики.
Зазвучала барабанная дробь. Свет в зале погас, и луч прожектора выхватил из темноты фигуру иллюзиониста, который трогал пальцами зубья пилы и шептал себе под нос:
— Туповаты. Плохо заточены, плохо…
Василий Карлович, сидевший в зале позади Лидки, видел, что какая-то тайная мысль играет на челе дяди Бори, но что это за мысль, дознаватель понять не мог.
Сам же дядя Боря испытывал противоречивые чувства. Ему вдруг почудилось, что на каталке привезли вовсе не экзекутора, а его тещу Матильду Сергеевну в пепельном парике и с ярко накрашенными губами. Откуда она взялась в цирке, иллюзионист не знал, но желание перепилить ее сделалось совершенно нестерпимым. Теща часто обличала пороки этого мира, говоря, что дядя Боря — двусмысленный и гадкий человек, живущий в пучине философского релятивизма, и теперь, кажется, настал священный час, когда с помощью аттракциона можно было рассчитаться за все со старой стервой.