Орлеан
Шрифт:
— Не нужно беспокоиться заранее, — беспечно махнул рукой избитый. — Вы же написали в своем завещании: «Прошу меня не хоронить, пока не появятся явные признаки разложения…» Было такое дело?
— Было, — согласился Василий Карлович, поражаясь его осведомленности.
— А все зазря. Потому что администрация лагеря, в котором вы будете сидеть, похоронит вас сразу, не дожидаясь явных признаков и вообще ничего не дожидаясь… Наливайте скорее, чего ждете? — поторопил он вошедших.
Белецкий начал нервно шарить в карманах своего халата, потому что хотел
— А штопор?! — страшно выдохнул он. — Мы забыли штопор!
В зрачках, расширившихся от страха, промелькнул затормозивший на мокром асфальте грузовик.
— Рви зубами, — посоветовал ему дознаватель с отвращением ко всей хирургии в целом.
Рудольф Валентинович содрал с горлышка бумажную наклейку, начав с остервенением кусать и обсасывать пробку, что было со всех точек зрения не совсем прилично.
— Дай сюда! — И Василий Карлович брезгливо вырвал у хирурга «Слезу монаха».
Со всей силой ударил ладонью в донышко. Хилая пробка выскочила сама, расплескав по полу веселую пахучую жидкость.
— Наливай, идиотка! — заорал дознаватель на Лидку.
Та трясущимися руками разлила вино по фужерам, и, по-видимому, от страха в животе ее что-то подло заурчало.
— Как идет расследование моего убийства? — спросил между тем экзекутор, разглядывая вино на просвет.
— Вполне, — успокоил его дознаватель. — Орудие преступления на руках. Следственный эксперимент проведен, кресло поставлено… В общем, передаем дело в прокуратуру, и если она не возвратит его обратно, то мы останемся без дела.
— …За самое лучшее, мои дорогие! — И Павлючик ткнул своим бокалом в бокал Лидии. — Выпьем за то, чтобы мораторий на смертную казнь когда-нибудь прекратился!
— Ура… — машинально прошептала Дериглазова и растерянно посмотрела на Рудольфа Валентиновича.
А тот был никакой, хуже статуи Командора.
— И не говорите, — светски поддержал тему Василий Карлович, отпивая «Слезу монаха» и нервно передернув плечами, потому что по спине прошла дрожь. — Этот мораторий нам ужасно мешает. Например, за такое вино я бы расстреливал.
— А вы разве знаете, какого вкуса должна быть слеза монаха? — с интересом спросил его экзекутор.
— Все зависит от самого монаха. Если это монах-схимник, то слеза безвкусная, никакая. А если монах-алкоголик, то у него вообще нету слез, а вместо них из глаз выходит спирт. Я сам монах, — признался вдруг Неволин и уточнил: — Рыцарь-монах.
— Да… Это все мне напоминает одну восточную историю, — сказал Павлючик мечтательно и со стоном потянулся в кровати. — Один купец пришел в предместья Иерусалима и спросил у мальчика, пасущего овец: «Какая дорога в город самая короткая?» «Есть две дороги, — ответил ему мальчик. — Одна короткая, но по ней нужно идти долго. И одна длинная, но по ней можно дойти быстрее». «Покажи короткую», — сказал купец не подумав. И пастух ему показал. Купец пошел по ней и добрался до города только к вечеру, потому что путь ему преграждали канавы и буераки. И когда он, усталый и голодный, вошел в городские ворота, то взалкал, обратившись к полной луне: «Зачем я не выбрал дорогу длинную? Я бы уже давно сидел в тени векового
— А разве бывает кошерное вино? — с подозрением спросил Василий Карлович.
— Это метафора, — ушел от ответа экзекутор. — Мне кажется, что да. Кошерные мысли, например, или общее кошерное настроение вполне возможно.
— А я бы вообще никуда не пошел, — вдруг бухнул Рудик решившись. — Надрал бы мальчишке задницу и заночевал в поле.
— У вас не будет такой возможности, — мягко заметил Павлючик. — Задницу надерут именно вам, а не мальчишке. Вы будете сидеть в колонии особого режима по неудобной и тяжкой статье. Изматывающая работа, невкусная еда, но свежий… очень свежий воздух. И интересное окружение. Люди трудной судьбы. Они вам понравятся.
— Свежий воздух способствует здоровью, — пискнула Лидка, побледнев, как картофель.
— Да нет. Здоровье — это дело десятое. После того как уголовники используют вас всех троих по назначению, какое может быть здоровье?..
Экзекутор намазал себе на хлеб камчатской икры, откусил маленький кусочек остатками зубов, и губы его начали слипаться.
— Но ведь можно избежать подобной участи, — мягко возразил Василий Карлович. — Мы должны договориться. Вы нас оставите в покое, а мы вам сделаем зубные протезы.
— Разве только зубы? У меня ноги не ходят.
— Тогда и вместо ног поставим протезы, — успокоил его дознаватель. — Выпишем из Москвы.
— Или из Лондона, — встрял в разговор бледный Белецкий. — Англичане хорошо делают, не придерешься.
— Так это ведь накладно, — выразил сомнение Павлючик. — Мне жалко ваших расходов.
— Было бы накладно, если бы вы были сороконожкой, — успокоил его Василий Карлович. — Сорок протезов, конечно же, стоят больших денег. А тут всего два.
— Потому что вы — двуножка, — пискнула Лидка, стараясь внести свою лепту в этот светский разговор.
— Что ж, вы свою совесть будете кормить протезами? — спросил экзекутор строго. — Нет, не задобрите вы ее и даже не помышляйте. Она сожрет вас целиком. Может, у вас будет даже онкологическое заболевание, когда выйдете из тюрьмы… При нем вы не сможете ни есть, ни спать, ни испражняться. Мальчишки, увидев вас на улице, будут смеяться над вашей немощью и бросать в спину камни. Собаки будут лаять, а женщины суеверно креститься и сплевывать через левое плечо… Как хорошо, — прошептал он. — Как хороша одинокая смерть в пустой комнате, из которой вынесена почти вся мебель. Соседей только будет тревожить дурной запах, и им придется вызвать слесаря, чтобы он взломал вашу дверь…
— Ну, мы пойдем, — прервал его тактично Неволин. — А вы уж здесь сами поправляйтесь… без протезов и без нас.
— Как же я без вас? — удивился экзекутор. — Я всегда буду с вами, до скончания века.
— Нет уж… Хватит. До скончания века… Это сколько ждать?.. — Василий Карлович вывалился в коридор и, подождав, когда вслед за ним выйдут его товарищи по несчастью, плотно закрыл за собой дверь реанимации.
И там, в коридоре, Лидка страстно бросилась на грудь к Рудольфу, плечи ее затряслись в скупых девичьих рыданиях, пирожки размякли и сделались тяжелыми, как будто в них налили повидло.