Орли, сын Орлика
Шрифт:
Неужели она?!
Господи Боже, на все воля Твоя!..
– А… как ее звали? – наконец-то выдавил из себя Григорий.
– Софией.
– А…
– А деда – Семеном Пивтораком, – сказал парень. – Он тоже умер.
Несчастный гетманыч изо всех сил стиснул зубы и даже дыхание задержал, лишь бы ни единым звуком не выказать того, что чувствовал в этот момент.
– А вы что, знали их?
– Нет, – резко выдохнул Григорий. И сразу поймал себя на том, что ответил слишком быстро и категорично – а это кажется весьма подозрительным на фоне предыдущих пауз. Извозчик и в самом деле что-то заподозрил, так
– А может, просто слыхали?
– Нет-нет, я вспомнил о своем. И это тебя совершенно не касается.
– А… Ну, если так…
– Давно твоей матери не стало?
– Зачем вам знать, если вы не были знакомы?
Гетманыч понял, что этим только подогрел подозрительность парня, а потому поторопился солгать:
– Просто жаль тебя. Я сам потерял мать в шестилетнем возрасте. А ты?
– Она в позапрошлом году умерла, – вздохнул парень.
Господи, на все воля Твоя!..
– От чего ушла из жизни? Заболела? – и Григорий поторопился добавить: – Моя семья на протяжении последних десятилетий обеднела, вот мою мать и заела бедность.
– Покойный дед Семен тоже когда-то зажиточным был, однако хоть и потерял все, когда бежал вместе с Мазепой и другими казаками, по возвращении не бедствовал. Да и матушку замуж выдал удачно почти сразу после того, как возвратился сюда.
– Что же тогда?
Парень не ответил, лишь как-то подозрительно засопел носом.
– Говори, не молчи. Я же тебе все о себе рассказал…
– Да… Просто в Швеции остался какой-то казак, которого она любила сильнее всего в жизни. Я привык как-то, что матушка очень часто плакала – поскольку тосковала по тому казаку всю свою жизнь. А отец так и не привык, поэтому часто ругал матушку за те слезы. И не только ругал…
Последние слова извозчик процедил сквозь зубы. Представив, что негодяй, которого он никогда в жизни не видел, мог причинить страдания его любимой Софийке, Григорий невольно сжал кулаки. Теперь гетманыч очень даже радовался тому, что под пологом было темно, и собеседник не видит его.
Тем не менее, разговор лучше заканчивать… поскольку Григорий очень уж опасался выдать себя каким-то неосторожным словом.
– Итак, после смерти матери твой отец снова женился, а ты убежал из дома, не пожелав жить с мачехой. И теперь извозчиком пристроился, так?
– Ну да.
– Тогда вот что посоветую тебе: брось нынешнюю службу и иди на Сечь!
– На Сечь?
– Ты и в самом деле знаешь о ней и о казаках больше, чем я мог подумать… – Гетманыч сделал совсем незаметную паузу и добавил осторожно: – И как мне кажется, достоин лучшей судьбы, нежели быть извозчиком у московитов. Зовут-то тебя как?
– Григорием звать.
Сердце в груди гетманыча едва не разорвалось от новой волны боли:
– Итак, отправляйся на Сечь… Гриць… Именно там тебе место, не здесь.
– А вы?
– Говорю же, за меня не бойся, я в полной безопасности.
– Нет, не то… Вы на Сечь тоже поедете? Пойдете? Ну, потом…
– Не знаю, не знаю. Вряд ли.
– Ну вот, сами не едете, а мне советуете! Почему?
Гетманыч подумал немного и ответил:
– Что ж, когда на Сечи станет побольше таких как ты… Возможно, когда-то я там и появлюсь! Все возможно, Гриць… А теперь иди спать.
– А вы?
– А я буду спать здесь. Все будет хорошо.
– Точно?
– Точно!
Парень задумчиво почесал затылок, вздохнул, потом отогнул краешек полога и сказал, прежде чем исчезнуть:
– Руки я вам на всякий случай не стану связывать. Если все-таки захотите бежать, знайте: часовой сменится не менее чем через час.
И нырнул за край повозки.
Но гетманыч и не собирался бежать. Он пролежал с открытыми глазами до рассвета, о многом передумав за это время.
Очень уж долго Григорию казалось, что он сумел-таки окончательно позабыть о растоптанном цвете неудачного первого чувства. Тем более – познав после того щемящую любовь нежной красавицы-турчанки Лейлы, за которую так и не отомстил Неплюеву, хоть и мечтал о той мести и неоднократно клялся осуществить ее.
Но оказалось, что все не так, далеко не так, как виделось до сих пор. Что первая любовь не забывается!.. И всю ночь на темном пологе повозки ему мерещился милый образ юной Софийки – такой, как он запомнил ее во время последней встречи.
А еще этот Григорий!.. Тезка. Если бы не лихая судьба, направленная твердой рукой Семена Пивторака, он вполне мог бы быть отцом этого храброго и симпатичного парня.
Храброго и симпатичного?!
Именно так!
Ведь Григорий рисковал собственной головой, пытаясь освободить пленника московитов. Ведь в его внешности отдаленно угадывались милые Софийкины черты. (Теперь гетманыч был уверен в этом, хотя днем не слишком-то присматривался к юному извозчику.)
И наконец, еще одна мысль…
Григорий никогда не относился серьезно к религии: ему приходилось то вероисповедание менять, то изображать мусульманина или зороастрийца [43] . Только в последнее время то ли под влиянием возраста, то ли неизвестно еще каких обстоятельств все-таки начал понемногу размышлять на подобные темы. Но ведь нынешние события…
Да, высший промысел безусловно существует, если сын любимой девушки, навсегда утраченной шестнадцать лет тому назад, хотя бы на миг вмешался в его жизнь. И не просто вынырнул из ниоткуда, а старался помочь.
43
Зороастризм – традиционная религия персиян.
А если все так и есть, если Господь Бог послал ему именно такого ангела-хранителя… Тогда он ни за что не поверит, что вся борьба его, отца, всех казаков-эмигрантов напрасна! А значит, борьбу следует продолжить, поскольку дело освобождения родной Украйны от московитского порабощения является делом священным, богоугодным.
Тем более, если он будет знать, что среди запорожских казаков его будет ждать ангел-хранитель – Софийкин сын Грицько…
Утром в небольшом лагере посреди степи случился ужасный переполох. Еще бы, посреди ночи сверхопасный пленник каким-то непостижимым образом сумел разрезать путы на крепко скрученных руках! Но при этом не удрал в степь, как можно было подумать, а нахально завалился спать в повозке, беззаботно заложив руки под голову!