Орли, сын Орлика
Шрифт:
Григорий кивнул.
– Вот то-то же! Ты уйдешь – и снова превратишься в красивую легенду.
– То есть гетманыч, которого вы когда-то окрестили, – это призрак?! Призрак?!
– Если хочешь, можно сказать и так.
– А московиты?
– А московиты, сынок, никуда не денутся. Эти вороны давно уже угнездились тут, на нашей земле, и пусть это хитрые коварные вымогатели, но нам же с ними и дальше надо как-то жить…
– То есть вам лучше поверить побасенкам москалей, чем надеяться на нашу общую победу?! И запорожцам лучше отслужить панихиду по живому еще гетману Пилипу Орлику, чем
– Могу лишь повторить сказанное: так оно и есть, сынок! Оставив родную Украйну, вы отлучились от нее. Ты вот даже веру сменил.
– Но ведь…
– Я не осуждаю тебя, сынок, – Боже избави! И вообще никого не осуждаю. Просто пойми правильно: никто здесь, в Украйне, уже не верит в успех вашей борьбы.
– «Вашей» – или «нашей»?!
В голосе Григория неожиданно звякнули металлические нотки. Однако отец Гаврило отвечал тихо и грустно, как и прежде:
– Все ж таки это ваша борьба, сынок. Так как мы здесь уже смирились – чего греха таить!..
– А как же Батурин?!
– То есть?
– Зачем вам, отче, сидеть здесь, в этом убогом селении, отправлять службы в крохотной церковке? Зачем все это?! На что в таком случае надеетесь вы?!
– Уж никак не на казацкое восстание, – пожал плечами батюшка.
– На что же тогда?
– Надежда умирает последней, сынок. Тем более – надежда на чудо Божье. Поскольку все находится в руках Его. Вот приехал же ты ко мне в гости, потешил старого перед смертью…
– Вы хотите сказать, что призрак на миг воплотился в телесную оболочку раба Божьего Петра-Григория Орлика?
Священник безрадостно улыбнулся и едва заметно кивнул. От этого на душе у Григория стало настолько уныло, что любое желание продолжать беседу исчезло. Посидели еще немного, гетманыч допил кружку сливянки, на этом и отправились спать.
Проснулись на рассвете от неистового стука в ставни и двери. Григорий сразу понял, что это означает… но вчерашняя застольная беседа настолько удручила его, что принимать любые меры для спасения собственной жизни уже не хотелось.
В самом деле, зачем спасаться, если он – всего лишь воплощенный на единственный миг призрак?! Пусть бы все кончилось, и офицер по особым поручениям при тайном кабинете «Секрет короля» Григор Орли в самом деле превратился бы в красивую легенду… с довольно бесславным финалом, правда! Но это уже безразлично: пусть будет, как будет. На все воля Божья – таки прав отец Гаврило.
Поэтому Григорий начал не спеша обуваться, между тем в дом вихрем ворвалось шестеро воинов-московитов. Пренебрежительно оттолкнув напуганного батюшку, старший бросил резко:
– Ну-ка ставни откройте – не видать же ни зги!
Двое солдат кинулись на улицу, и через некоторое время дом наполнился тусклым утренним светом.
– Так-то лучше, – старшина крякнул, потом достал из-за обшлага рукава сложенную в несколько раз бумагу, развернул, посмотрел сначала на бумагу, потом на гетманыча, удовлетворенно хмыкнул и приказал, коротко кивнув:
– Взять его!
– Москалики, людоньки, что ж это вы делаете?! Это ж просто богомолец! – в отчаянии воскликнул отец Гаврило, но Григорий возразил:
– Оставьте, отче! Вы ничего обо мне не знаете, считаете
Батюшка на миг смутился, но все же этой паузы хватило, чтобы понять: гетманыч старается выгородить его. Григорий не дал священнику опомниться и сказал:
– Что ж, пошли! Я готов.
Пленнику надежно связали руки, потом все вышли во двор, где их ожидала крытая повозка, запряженная парой коней. На ходу гетманыч успел отметить, что старший московит держал в руке довольно точную копию одного из эскизов к парадному портрету месье Григора Орли, сделанных лично Жаном Оноре Фрагонаром. Лишь одну-единственную деталь кто-то прибавил к рисунку: на левой части лица были дорисованы жиденькая бороденка и усик – совсем как у наглого татарина Ахмедки, который решил этим летом поторговать изюмом…
«А научились-таки работать москали, чтоб их!» – подумал Григорий, садясь в повозку. Старшина примостился впереди рядом с извозчиком, еще один солдат – позади, другие пошли за тележкой пешком.
Ехали целый день. Под вечер расположились лагерем около дороги прямо посреди степи, зажгли костер, сварили кандер, поели, выставили часового, приготовились к ночевке.
Накормили и пленника. Хотя есть связанными руками было довольно неудобно, Григорий кое-как управился. Ему все было безразлично. Абсолютно все – вплоть до его нынешнего положения.
Разумеется, вот так бестолково, по-глупому попасться в ловушку!.. В которую сам же и бросился: надо же было ехать за этой проклятой церковной выпиской! Разве не прожил бы он без французского дворянства? Обходился же без него прежде! Теперь вот попал в переплет…
Но даже не это было хуже всего. Слова отца Гаврила о том, что и он сам, и его благородный отец, гетман в изгнании Пилип Орлик, и все казаки-изгнанники воспринимаются соотечественниками как живая (пока что живая!) легенда, все более приобретающая призрачные очертания, тогда как оккупанты-московиты становятся все более реальными, а значит, и более родными (так! именно так!) – это чувство и лишало Григория желания сопротивляться.
К тому же, в памяти всплыли прошлогодние переговоры в Стамбуле. «Едва ли под ваши знамена соберется хотя бы сотня сабель на всем пространстве от Стокгольма до Парижа», – насмехался тогда Ваган-паша. И кажется, он таки прав, хоть бы как Григорий не пытался игнорировать очевидное.
А если даже сами эмигранты не верят в скорую свою победу… Если все так и есть – какой смысл в дальнейшей борьбе? Призрак никогда не победит реального врага. Лучше уже дергаться на колу или крюке, заведенном под ребро, или сгнить живьем в сырых петербургских казематах, или замерзнуть насмерть в сибирских снегах…
Да – пусть легенда умрет…
А каким образом это произойдет – да какая, в конце концов, разница?!
Смерть отвратительна в любом случае, а вот победа!..
Да, победа казаков, триумф его отца – именно это и есть призрачная химера. Пусть же солнце, восходящее высоко над Московщиной, окончательно высушит ее!
Очевидно, так тому и судилось быть…
На том Григорий и задремал.
– Э-э-эй!..
Гетманыч проснулся от того, что кто-то тормошил его за плечо.