Орлиный мост
Шрифт:
— Ничего особенного. Я скорее растерянна, нежели обеспокоенна.
— Почему?
— Не знаю. Никогда не бывает следствия без причины, — загадочно произнесла она.
— Что это значит?
— Трудно объяснить. Мне кажется, произошло нечто необычное. И я допускаю, что Вероника могла вступить в контакт с душой умершего, который захотел что-то сообщить живым.
Мишель выпрямился в кресле, насторожившись.
— Вы хотите сказать, что верите в подобные вещи?
На этот раз Ноэми пристально на него посмотрела.
Взгляд
— Я ничего не думаю, месье, я констатирую. Моя дочь говорит голосом другого человека, и его можно идентифицировать.
— Несомненно, но она могла что-нибудь прочитать об истории этого Тома, а потом отреагировать по-своему. Люди иногда ведут себя очень странно, но всегда объяснимо. Доктор Моруа в связи с этим говорит о некоем раздвоении личности: будто таким образом Вероника бежит от реальности.
Ноэми некоторое время молчала, пристально глядя на Мишеля, который чувствовал себя все более неуютно, затем спросила:
— А что такое реальность? Вы можете ответить? Я — нет. Что мы знаем о взаимосвязи прошлого, настоящего и будущего? Что мы знаем о жизни и многообразии миров?
— Вы интересуетесь оккультными науками?
Она пожала плечами:
— Не слишком. Я слушаю, смотрю, ощущаю, мне этого достаточно.
— А ваша дочь?
— Она живет… как и все девушки ее возраста.
— Чем она занимается?
— Учится в лицее на отделении гуманитарных наук.
— У нее есть друг?
— Вероятно… Но она мне никогда о нем не говорила.
— Вы бы это не одобрили?
— Почему? Я не держу дочь в строгости, я ей доверяю. Если ей надо что-то мне сказать, она это делает.
— Вы знаете, где она встречается с друзьями?
— Думаю, в кафе.
Мишель был в недоумении. Какой бы вопрос он ни задал, ответ всегда оказывался у нее наготове и произносила его она без малейших колебаний.
Ноэми встала и задернула занавеси, чтобы укрыться от солнца, которое залило светом всю комнату.
— Извините, мне слишком жарко. — Она снова села. — Вы действительно не хотите выпить?
— Нет, спасибо. Я не буду вас долго задерживать, осталось уточнить лишь один-два вопроса.
— Пожалуйста.
— Чем вы занимаетесь?
— Я делаю переводы.
— А ваш муж?
Ноэми заколебалась, отвела взгляд и проронила:
— Он ушел…
— То есть?
— Он нас оставил, и уже давно.
Не желая обидеть собеседницу, Мишель не стал расспрашивать ее об этом и встал. Пот лил с него ручьями, и он хотел выйти на свежий воздух.
— Быть может, мне придется увидеться с вами снова.
Она пожала ему руку и ответила почти равнодушным тоном, граничащим с иронией:
— Пожалуйста, инспектор, если я могу вам чем-то помочь…
Выйдя на улицу, Мишель стремительно сделал несколько широких шагов, желая как можно скорее влиться в оживленную атмосферу города. Дойдя до конца улочки, он обернулся: Ноэми неподвижно
Очень быстро инспектор добрался до центра города. Войдя в первое попавшееся кафе, он заказал бочкового пива.
Сидя в кафе, Мишель почувствовал, что ощущение неловкости, возникшее во время разговора с Ноэми, постепенно исчезло. Он снова мог спокойно размышлять. Надо же, эта женщина вывела его из равновесия. А сама казалась неуязвимой, скользкой, недоступной. А он вел себя как самый заурядный полицейский. Допрос абсолютно ничего не дал, ответы Ноэми не приблизили его к истине. Он не смог ничего от нее добиться, кроме очевидных фактов и общих слов.
Инспектор вспомнил об их странном разговоре, таком же странном, как и спартанская обстановка в гостиной, часы с остановившимися стрелками, невозмутимость своей собеседницы, ее равнодушие к собственной дочери. Облокотившись о стойку бара, Мишель вновь испытал неприятное ощущение — казалось, он вернулся из другого мира.
Он допил пиво, без всякого интереса прислушиваясь к разговорам соседей, но от этого ему стало удивительно хорошо! Его окружали нормальные люди, которые говорили о нормальных вещах и умели смеяться.
Мишель вдруг понял причину своего дискомфорта — Ноэми обладала той же показной сдержанностью, что и мать Тома! Она так же вела себя и так же ловко уходила от «неудобных» вопросов. Ободренный этим выводом, Мишель решил, что продолжит размышлять в этом направлении. Возможно, у обеих дам есть и другие общие черты.
Тем временем Мюрьель находилась в Лазале у Жерома. Она не спешила в клинику Алеса. С Жеромом они условились встретиться днем, в четыре часа. Если Вероника заговорит, считала Мюрьель, то это произойдет не раньше чем в конце дня.
Пользуясь свободной минутой, она позвонила сыну Эндрю. Их разговор был не из легких. Хотя Эндрю жил у друзей, где были его сверстники, он тут же посетовал, что с ним рядом нет Мюрьель, сказал, что она постоянно куда-то уезжает. Она пообещала сыну очень скоро вернуться, но этого оказалось недостаточно, чтобы его успокоить.
— Ты всегда так говоришь, — обвинил ее мальчик, — но тебя никогда нет!
— Послушай, дорогой, я знаю, это трудно, но у меня такая работа, что мне все время надо уезжать. Понимаешь?
— Нет! У меня и так уже нет папы…
Подобных слов Мюрьель боялась больше всего. Что она могла ответить на это сыну? Такому маленькому мальчику трудно было объяснить, как она страдала из-за его отца и сколько ей пришлось вынести, чтобы его удержать.
В то же время Мюрьель знала: она не сможет до бесконечности отделываться уклончивыми ответами. Эндрю подрастал очень быстро, слишком быстро, на ее взгляд, и скоро он потребует более убедительных объяснений.