Орлы и звезды. Красным по белому

Гулин Юрий Павлович

– Ладно. Рассказывай, что дальше было.

– Дальше, скрутили мы убийцу, и дружков его, что заступаться полезли, тоже арестовали. Как на митинге объявили, что адмирал застрелен в спину, так матросы тут же потребовали выдать им убийцу. Ну, мы, понятное дело, самосуда не допустили. Из членов Совета по-быстрому создали трибунал. Тот прямо на митинге вынес смертный приговор, и шлепнули, значит, гада у ближайшей стены. Вот и все.

– Молодцы!
– развел я руками.
– Какие же вы молоды. Устроили заседание трибунала прямо на митинге. Ты когда-нибудь

про суд Линча слышал?

– Читал, - буркнул под нос Бокий.

– Ничего общего между вашим трибуналом и судом Линча не обнаруживаешь? Одни, понимаешь, прокуроры и никакой защиты!

– Зато потом уже ни одного офицера в Гельсингфорсе не убили, - заявил Бокий.

Ну, да. Суд народный - суд правый. Примерно в таком ключе и станут в последствие действовать 'выездные тройки', если мы, конечно, допустим их появление в этом мире.

– Сколько всего офицеров было убито в эти дни в Гельсингфорсе?
– спросил я Бокия.

– Шесть человек, - неохотно ответил он.

– Шесть в Гельсингфорсе, четыре в Кронштадте, два в других местах, - сделал я нехитрый подсчет.
– Плохо, конечно, но резней это все-таки назвать нельзя, как ты думаешь?..
– повернулся я к командиру Первого отряда особого назначения.

Ерш смотрел на свои руки и улыбался.

– ... А поводом для веселья тем более!
– возмущенным тоном закончил я.

НИКОЛАЙ

Глеб, разумеется, был неправ. Улыбался я совершенно по другому поводу, слабо вникая в разговор товарищей. Романтика революционной борьбы, кровь правая и неправая, даже убийство командующего флотом - все ушло на второй план, поблекло в лучезарном сиянии Наташиных глаз...

Мы познакомились в военно-морском госпитале Кронштадта, куда я зашел проведать мичмана Берсенева. Организм у парня оказался крепким, раны, к счастью, не тяжелыми, моряк быстро шел на поправку. Первый раз я навестил мичмана еще 1 марта. Врачи уже не опасались за его жизнь, но были обеспокоены угнетенным его состоянием. Мы проговорили тогда целый час - больше не позволял мой плотный график. Вернее, говорил я, а он больше слушал. На другой день я застал его ковыляющим по коридору. Он явно обрадовался моему приходу, да и выглядел во всех смыслах получше. Рассказал, что его навестили моряки с 'Грома'. Пожелали скорейшего выздоровления и возвращения на корабль. Что-то меня в его словах насторожило, и я спросил моряка прямо: 'Не хочешь возвращаться на 'Гром'? Берсенев не ответил и отвел подозрительно блеснувшие глаза.

В следующий раз я вырвался в госпиталь через день после последнего посещения, и застал Берсенева в обществе очаровательно создания. Она смотрела на меня полными ожидания глазами и, одновременно, держала мичмана за руку. Уж не знаю почему, но мне это не понравилось.

– Знакомься, Наташа!
– воскликнул, увидев меня, Берсенев.
– Это тот самый товарищ Ежов, который спас мне жизнь.

Девушка вскочила, обняла меня за шею и крепко поцеловала в губы. Сделала она это неумело, тут же смутилась своего порыва, отпрянула, пряча глаза и бормоча

благодарности за спасение жизни брата. Брата!
– вот что извлек я из ее бессвязного лепета. Остальные слова значения уже не имели.

– А у меня для вас, Вадим, хорошие новости, - с улыбкой произнес я, адресуя слова Берсеневу, а улыбку его сестре.
– Завтра я возвращаюсь в Петроград и забираю вас с собой. Врачи не возражают, чтобы вы долечились там. С вашей службой я тоже все уладил. Вот приказ Кронштадтского Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов: откомандировать мичмана Берсенева в распоряжение штаба Красной Гвардии города Петрограда.

Вадим прочел бумагу. Я был рад видеть улыбку на его лице. А что же Наташа? Она, наконец, подняла на меня глаза. В них плескалась благодарность и...
– я так хотел, чтобы мне это не почудилось, - в них плескалась любовь...

– Эй, Николай, ты где?
– вернул меня к действительности, бесцеремонно ворвавшись в мои грезы, голос Васича.

Я поднял на него глаза.

– Ну, наконец-то ты снова с нами, - с сарказмом произнес начштаба.
– Поведай теперь о своих 'подвигах', чтобы товарищ Бокий не чувствовал себя единожды виноватым.

Я посмотрел на Глеба Бокия и что-то не заметил на его лице чувства вины. Зато на нем отчетливо проступало желание послушать о чужих недочетах. Не смею, товарищ, вам в этом отказать!

– В Кронштадт мы прибыли вовремя, - я решил опустить лишние подробности, - быстро взяли город под контроль, но полностью избежать жертв нам не удалось. Два морских офицера погибли, пытаясь организовать сопротивление силами чинов полиции, жандармерии и воспитанников Морского Инженерного училища. Один был убит бандитами на собственной квартире. Еще один - командир 1 Балтийского флотского экипажа Стронский - был растерзан еще до прибытия к месту событий красногвардейцев Кошкина. Живым его у толпы отбить не удалось. Зато были спасены жизни других офицеров, ожидавших там же своей участи.

– Убийц арестовали?
– спросил Васич. Он уже знал, как было дело, но старался для Бокия.

– Не сразу. Толпа бы не отдала их без боя. Но Кошкин запомнил тех, кто находился возле тела Стронского. Мы их потом арестовали потихой.

– И вскоре выпустили.

– Не мы, - отклонил я реплику начштаба.
– Их освободили по распоряжению Кронштадтского Совета.

– Как так получилось?
– удивился Бокий.

– Автоматически. Как исполнивших приговор. Стронский посмертно был приговорен к смертной казни.

– Вы слышали, товарищ Бокий?
– язвительно воскликнул Васич.
– Какова формулировочка: казнить посмертно! Это ж надо было такое удумать!

– Не я же ее придумал?
– Я хоть и понимал шаткость своих позиций, но пытался огрызаться.
– Такой приговор вынес революционный трибунал, назначенный Кронштадтским Советом.

– А ты, юрист и комендант крепости, не смог их вразумить!

– Я пытался, но таких разве вразумишь? Они и Вирену вынесли смертный приговор, заочно.