Осада Будапешта. Сто дней Второй мировой войны
Шрифт:
После Рождества в родильном отделении больницы было оставлено несколько оставшихся без матерей младенцев, кормить которых было нечем, поскольку материнского молока и других продуктов не было. В отчаянии медсестры прижимали их к груди, чтобы перед смертью ребенок мог бы ощутить хотя бы тепло человеческого тела. Через какое-то время медсестры вдруг почувствовали, что у них появилось молоко, и малыши были спасены от голодной смерти.
Гражданским лицам неделями приходилось быть свидетелями непрерывных убийств и разрушений в городе, воспрепятствовать которым они были не в состоянии. 2 января крыша здания парламента осветилась после попадания туда советской зажигательной
Многим жителям приходилось безучастно наблюдать за тем, как уничтожается их имущество. В ночь с 14 на 15 января отделение советских солдат ввязалось в перестрелку с немецким подразделением в подвале красивого многоквартирного дома на площади Кальвина. Многие жители, которых обе стороны использовали как живые щиты, погибли. Советские солдаты тогда отступили, а немцы стали стрелять им вслед из здания из огнеметов. Когда на следующий день советские войска все-таки заняли тот дом, он совершенно выгорел изнутри и от него остался только обгоревший мраморный фасад.
30 января расквартированные в многоквартирном здании на улице Варфок венгерские жандармы и немецкие солдаты обнаружили советское подразделение, которому удалось овладеть зданием школы по соседству, откуда они попытались незаметно продвинуться дальше. В завязавшейся перестрелке вооруженный автоматом немецкий солдат убил четырех мирных жителей, а атаковавшая дом советская группа так и оставалась в нем до тех пор, пока немецкие огнеметчики не сожгли его 2 февраля. Тогда советские солдаты отступили, и в руках у немцев остались обгоревшие руины здания, которые они удерживали до конца осады. Выжившие жильцы, которые прятались в подвале соседнего дома, потеряли все свое имущество.
В районе линии фронта подросток Ласло Дешео, которому тогда было 15 лет, час за часом описывал в своем дневнике развитие трагедии:
«7 февраля
Фронт приблизился. Они устанавливают пулеметы на обоих балконах верхнего этажа. В моей комнате хотели установить автоматическую пушку. Я разговаривал в зале с одним из немцев, когда вдруг перед нами взорвалась мина, и солдату досталось. Осколок ровно сбрил его пальцы, практически до основания. Бедолага ревел как бешеный.
Они несут из сада дрова, чтобы построить в окнах баррикады. Иногда окна затыкают мебелью. Пока они строили баррикаду в одной комнате, я разбросал ее в другой…
8 февраля
Бесчисленное количество раненых. В доме напротив расположились русские снайперы, и, как только кто-то появляется в окне, в него сразу же стреляют… Тяжело ранен Вагнер (насильно завербованный рядовой из местных этнических немцев). Всего два часа назад он со смехом признался, что стал причиной разрушения целого дома, так как с тем же результатом мог направить стопы в подвал пустующего дома по соседству. Весь вечер идет яростная перестрелка.
9 февраля
Полдевятого утра. Я стою у лестницы в подвал. Совсем недавно 17 немецких солдат пришли сюда, чтобы оборонять дом, среди них один эсэсовец, англичанин по происхождению. Пятеро из них стоят рядом со мной. Мы не разговариваем. Все очень нервничают. Они курят одну сигарету за другой.
10 февраля
В пять минут одиннадцатого они бинтуют немецкого солдата, раненного после взрыва гранаты. У него раны на бедре и на руках. Я решил взглянуть на него. Кровь больше меня не пугает. Осколок раскроил ему ноготь на руке до кости. Кость тоже была видна…
В полшестого они садятся в большом подвальном помещении. Они не хотят идти на переговоры. Теперь подвал нужно будет постоянно охранять.
В шесть они потребовали килограмм картошки и получили его. Им невозможно отказать. Один из раненых немцев сказал мне, что раненые здесь мрут, как брошенные собаки. Никто не заботится о них. Солдат по имени Янош Шрайбер, которого ранили уже довольно давно и который все еще не может ходить, сказал, что ему пришлось прятаться от немцев, потому что с его раненой ногой он не смог бы убежать от русских и поэтому немцы, скорее всего, пристрелили бы его. Солдат, которого ранили вчера вечером… не получил ничего на ужин: его товарищи ничего ему не дали, заявив, что сами едят один раз в день. Бедняге досталось лишь несколько ложек бобового супа, да и то лишь после того, как их несколько раз попросил об этом мой отец. Он боится, что, когда русские подойдут ближе, его товарищи пристрелят его. Невозможно описать, насколько плохо обстоят дела у раненых. В доме уже шестеро из них умерли. Другие шестеро все еще живы.
10 февраля
Без четверти десять. Один из солдат выглянул из окна гостиной (любопытство кошку убило), и тут же — бац! Он получил пулю в голову. Когда я попытался проползти через гостиную к тому окну (я вовсе не пытался воображать, чтобы показать себя), то случайно рукой попал в кровавое месиво из его мозгов, которые растеклись по полу. За обедом я вспомнил, что не помыл рук, но спокойно приступил к еде. Мытье рук — лишняя роскошь…
Стрельба доносится с лестницы в бомбоубежище. Такой я и представлял себе войну. Но теперь я сыт ею по горло.
Интенсивный минометный огонь. В квартире уборщицы лежат уже четыре трупа. В убежище иногда совсем ничего не видно из-за извести, которая в виде пыли висит в воздухе. Лампы качаются туда-сюда. Их свет отбрасывает тени на штукатурке. Мертвое молчание. Потом снова начинает слышаться стрекот пулеметов и грохот разрывов мин. Сегодня мы даже не зажигали огня, потому что дымоход забился так, что мы не смогли бы выжить в этом дыму.
Церковь Кристины заняли советские солдаты, дом номер 50 тоже у них в руках. Я выглянул на улицу через последнее уцелевшее окно. Отсюда невооруженным взглядом виден труп одного из русских.
11 февраля
Русские вышли к дому Прейзингеров, третьему от нас по улице… В нашем доме все еще находятся немцы. Повсюду трупы лошадей. Запах крови и трупов смешивается с дымом. Холодно. В комнатах грязь по колено… Немцы, похоже, мерзнут. Нам удалось приручить их. Они даже заявили мне дружеским тоном, что пристрелят меня, если я не вернусь в подвал, поскольку гражданским нечего делать на передовой. Я в ответ заверил их, что фронт здесь долго не продержится, и они успокоились. Похоже, горит здание вокзала.