Осада
Шрифт:
– Пусть радуется, но без меня. Мне нечего ей сказать, – она произносила четко каждое слово, торопливо застегивая рубашку. – И ей мне сказать давно уже нечего. Пусть поймет наконец, что она потеряла всех. Что она давно всех потеряла, что она одна, что она…
– Валя, но она об этом и хотела поговорить, пойми.
– Уйди, – она снова вырвалась. – Еще раз притронешься, получишь. И больше меня не увидишь, понял. Раз ты с ней заодно, я ухожу. Я видеть тебя не могу. Запомни, либо ты с ней, либо со мной. И третьего не дано. Я ясно сказала. Все меня поняли, все?
Она вышла в коридор, спешно надела «лодочки» и грохнув дверью, покинула квартиру. Я сел на постель взял в руки трубку.
– Юлия Марковна…
– Молчи Артем. Прости, что я…. Береги Вальку. Она… она еще ничего не понимает в жизни. А вам через такое еще придется вместе пройти. Нет, не надо говорить. Завтра она утихнет, ты придешь и покаешься.
Разговор прервался. Я все ждал, что госпожа Паупер перезвонит, но минуты текли, а телефон молчал. Когда перезвонил я, то услышал лишь, что «абонент временно недоступен». Я медленно положил трубку на смятые простыни и долго, очень долго сидел без движения. Телефон звонил несколько раз, но я, видя номер Администрации, не брал трубку. И только по прошествии долгого времени, снял, выслушав, ответил, немедленно еду, и стал собираться.
57.
Первые часы операции «Перекоп» прошли даже с опережением графика. Без сучка, без задоринки. Утром десятого, когда авиация вернулась на аэродромы, проутюжив цели в Керчи и на Тузле, сорок вторая дивизия быстро переправилась на вражескую территорию. Весь переход через пролив занял у нее чуть больше двух часов, никто не мешал, разве что живые мертвецы, скопившиеся на месте дислокации погранпостов. Но их уничтожение – это две минуты задержки, не более, после чего вся армада, так и не развернувшись, колонной, двинулась на Керчь. Передовые части не встретили никакого сопротивления. В Керченской бухте догорали остатки патрульных судов и рыбацких баркасов, на месте разрушенных зданий керченской механизированной бригады красовались барханы колотого кирпича, засыпанные бетонной пылью. Чтобы не вдаваться в подробности, авиация использовала кассетные бомбы.
В это же время наземные и авиационные службы радиоэлектронного подавления выключили большую часть ПВО противника. Тяжело груженые Ту-95 и Ту-160 потерь при подходе к целям не понесли. «Сухие» и «МиГи» вступили в бой с поднявшимися с киевских и харьковских аэродромов теми же «Сухими» и «МиГами», разве чуть постарше да поменьше числом: большая часть аэродромов Малороссии, разом оказавшихся прифронтовыми, была уничтожена тактическими ракетами «Искандер» еще до того, как украинская авиация успела подняться в воздух. Переброску этих ракет в пограничные округа, украинский Генштаб откровенно прохлопал. После завершения операции первой фазы операции, российские ВВС потеряли сбитыми шестнадцать истребителей и перехватчиков, два бомбардировщика средней дальности и один сверхзвуковой бомбардировщик – самолет рухнул где-то под Курском, так и не вернувшись на базу в Энгельсе. К этому времени около девяноста процентов украинской авиации, порядка трехсот пятидесяти самолетов, было уничтожено. Непосредственно в крымской кампании во время налетов на Симферополь и Феодосию ПВО было сбито три «Су-24», еще один из-за неполадок в системе ориентирования упал в Черном море. Итого, за первый день войны пятьдесят восьмая потеряла двоих убитых и семнадцать раненых. Еще семеро летчиков были взяты в плен. Шестеро считались пропавшими без вести.
По данным разведки, в городах Крыма по-прежнему продолжались столкновения украинской милиции и татарских националистов с повстанческими отрядами, теперь, после объявления войны, они переросли в городские сражения. Черноморский флот с рейда Севастополя уничтожил вроде бы согласившийся бежать в Симферополь украинский гарнизон, ну да это дело десятое, не все ли равно, где его уничтожать. После чего флагман «Москва» отправился в Евпаторию, где на рейде дежурил украинский флот. Битвы так и не случилось, все, что осталось от Черноморского флота Украины к августу одиннадцатого года было затоплено на входе в порт, лишив возможности кораблям с ходу штурмовать город. При помощи подлодок частично удалось разрушить затопленные в заливе корабли но только к середине одиннадцатого числа. Вокруг города и без того украинцами оказалось насажено минных полей на километры моря. Десант пришлось высаживать возле Мойнакского озера, и озера Сасык, где располагались лагеря боевиков. Так что морпехи с ходу вступили в бой. Двенадцатого дамба, отделяющая соляные разработки на озере Сасык от моря, была взорвана, боевиков удалось оттеснить в город интенсивным палубным огнем и налетами бортовой авиации «Москвы». Битва за город только начиналась. А в это время с другой стороны войска, миновав Керчь, успешно продвигались к Феодосии.
После почти бескровного взятия города, дивизии разделились – девятнадцатая устремилась вдоль берега к Севастополю, с попутным заходом в порты, а сорок вторая, окончательно зачистив от мертвецов город и оставив
Город был пуст и безлюден. Окраины разрушены авиацией, но в целом, Керчь почти не пострадала. Тихие пляжи, волны ласково шумя, накатываются на песчаный берег. На высоте виднеется памятник защитникам города, странно, что местные власти в антирусском раже его так и не демонтировали. Дальше, за горой, с западной стороны города, развалины Пантикапея. Корнеев несколько раз предупреждал летчиков лично, чтобы в этот угол карты они не совались, пусть уж лучше глушат рыбу, чем ссыпают бомбы на поля, где виднеются колонны и развалины ионийских храмов: все, что осталось ныне от Пантикапея. А ведь еще Страбон писал….
С времени Страбона прошло две с половиной тысячи лет. Войны проносились через пролив который, как считали строители Пантикапея, соединяет Европу и Азию, отделяя дальние ионийские, а затем и греческие колонии от варварских земель востока, где лишь скифы, тавры, синды, кого он еще учил по истории в пятом классе? Войны проносились, сколько их было, но вот пришла еще одна, хочется верить, последняя. Впрочем, когда предположения о войне сбывались? – всякий раз планы рушились, в спешном порядке менялись, подстраиваясь под новые реалии. Вот и теперь. Пятьдесят восьмая ведет битвы не только с украинскими войсками, даже пока не столько с ними, живыми, сколько с собственными мертвыми – и потерь от мертвых понесла куда больше, нежели от живых.
Накануне войны, вечером девятого в его штаб прибыл спецназ ФСБ, тот самый батальон, присланный, дабы оградить Тамань и особенно дороги от живых мертвецов. Батальон составлял всего шестьсот пятьдесят три человека. Понимая, что этого числа явно не хватит на поддержание порядка на Тамани, Корнеев отделил от сорок второй батальон в помощь. Тот самый, что прежде освобождал Кучугуры и окрестности от скоплений мертвецов, тот, кого он считал наиболее подходящим для выжидательной, действующей на нервы, изматывающей, сводящей с ума войны с мертвецами. В итоге пятьдесят восьмая, и так ослабленная отсутствием частей, расквартированных в Чечне и Ингушетии, отправилась воевать Крым числом, лишь немного превышающим сорок тысяч. Сперва ему отказали в псковских десантниках, потом начавшаяся раньше времени война стала выгрызать своих. Вот и в день перед убытием с Тамани, двое покончили с собой, еще десятеро бежали в море. В год беглецов в российской армии насчитывалось до ста тысяч, Корнеев вздохнул, нынешняя война будет покруче той, что он провел в Чечне. Уже по тому только, что пока его войска, не встретили достойного сопротивления не только регулярной армии, но и мертвецов. Которые, как и все прочие, в большинстве своем тоже покинули город. К моменту прибытия в Керчь штаба армии, зомби удалось уничтожить всего шестьсот штук. И освободить около шести тысяч русских жителей. Которые благодарили Корнеева лично, пытались целовать руки, и не понимали еще, куда их тащат товарищи в строгих черных костюмах от «Боско ди Чильеджи».
На следующий день из допросов службистов, проводимых той ночью над местными жителями, Корнеев узнал, что большая часть татар и вся регулярная армия покинули город за два дня до штурма – не исключено, узнав точную дату. Вполне возможно, и от бесчисленных перебежчиков так и сыпавшихся через Керченский пролив на крымскую землю. И предоставить сперва разбираться с армией вторжения мертвецам. А большую часть жителей забрав с собой в качестве живого щита.
Корнеев стоял у самого берега, босые ноги омывали нежные, ласковые волны. Сейчас казалось, война это миф, придуманный правителями, чтобы в страхе держать свое население. А ее служители не люди – фантомы. Приходящие и уходящие в безвестность. И он чувствовал себя именно таковым, призраком, который легко сгинет, стоит только ему выйти из спасительной тени пляжного домика, построенного у самой воды. В Керчи было жарко, температура опять зашкалила за тридцать.
Мимо проехала БМД, нещадно чадя мотором, негромкий хлопок, и машину обуяло пламя. Слишком жарко для техники, сколько ее вот так погорело в Южной Осетии.
Корнеев встрепенулся, прогнал прочь досужие мысли, и бросился к остановившейся машине. Из нее выбегали солдаты, кое-кто немедля падал на асфальт, бросался к пляжу, на песок, гася разгоравшееся на гимнастерках пламя. Внутри БМД защелкало, затрещало, словно масло капнули на раскаленную сковородку. Корнеев подбежал к машине, не соображая, что делает, сунулся внутрь, рванул за чей-то рукав, вытаскивая наружу солдата. Вытащив, бросился прочь, к морю, нежному, ласковому. Ему кто-то помогал, он не разобрался в спешке. Кто-то кричал о взрыве, пытаясь закрыть телом не солдата, вытащенного из машины, но его, невредимого.