Осада
Шрифт:
– Очень заманчиво, – Дзюба недовольно покачал головой. Всякий раз дела делались за его спиной, что Устюжным, что японцами – а его лишь знакомили с результатами деятельности. – Очень мило, что вы обеспокоились моей судьбой. Знаете, господин Тикусемо, с которым я сегодня встречался, предложил более заманчивый вариант: убежище на территории консульства в случае, если у вас с губернатором не срастется.
– Да вы с ума сошли!
– Я стараюсь, – немедля ответил Дзюба. – Потому и просматриваю все варианты. И выбрать постараюсь из них уже сам.
– Вы еще мало поварились
– Глеб Львович, да не держите меня за ребенка. Ну поговорили вы с губернатором, ну согласились молчать в тряпочку, в обмен на мнимую неприкосновенность, так и скажите. Скажите, что отходите от дел, скажем, по состоянию здоровья. И ваши либеральные начинания будет продолжать кто-то другой, помоложе.
– Мальчишка! Именно о вас я пекусь, надеясь, что вы сами поймете суть… меж тем вы… да что я говорю, без толку.
Связь была немедля разорвана. Дзюба оглянулся по сторонам, выискивая филеров, не нашел ни одного, и отправился в свои апартаменты. Некоторое время возился с бумагами, потом обратился к секретарше и увлек ее в ресторан, а потом к ней на съемную квартиру, проплачиваемую из казны профсоюза.
Как ни странно, губернатор сдержал слово, утром Дзюбе позвонили, сообщив: невольники выпущены на все четыре стороны. Лаврентий перезвонил Устюжному. Долго извинялся, въедливый старик, помурыжив его нравоучительными беседами об искусстве договариваться с деспотией, восточном искусстве, о коем много чего мог рассказать тот же Тикусемо, наконец, сообщил, что все его мальчишеские выходки понимает, зла не держит, но пускай он сам ведет себя в рамках приличий и договоренностей. Дзюба обещал, не слишком охотно, но в силу сознаваемой перед Устюжным вины. Через час он получил еще одно СМС от Тикусемо и снова два слова: «одобрено, двадцать», на этот раз по-русски.
Сегодняшний день оказался пустым, правление профсоюза узнав о поблажках, закономерно отложило съезд до окончания визита Яковлева, с тем, чтобы уже после что-то решить конкретно. Один Лаврентий оставаться не мог, не было сил, он отправился к Наде и долго мучил и ее и себя, пытаясь выдавить свои переживания вместе с оргазмом. Когда это не помогло, прибег к коньяку.
76.
Я пришел к Валерии, но показалось, что вернулся к Милене. Меня захлестнула та неуемная, беспричинная, безудержная страсть, что была столь свойственна покойной сестре, господи, никак не могу привыкнуть. Она стонала и вскрикивала, и в стонах и вскриках, я слышал не ее, но другую. Всякий раз я ощущал другую, будто Валерия сознательно пыталась подражать ушедшей. Или так оно и было? Я не осмелился спросить в тот день. Только на следующей, когда все повторилось.
Но не только я, сама Валерия хотела, я чувствовал это, поговорить, выговориться. Но что-то – или, быть может, кто-то, – мешал, не давая начать разговор. Мы просто лежали, глядя в потолок, я механически поглаживал волосы Валерии, пока не понял, что делаю это в точности так же, как при встречах с Миленой. Что с Валерией у меня другие ритуалы, совершенно другие. И она
Но тогда зачем? Я вздрогнул и отдернул руку. Валерия повернулась ко мне, приподнявшись на локте.
– Что-то случилось? – спросила она, лицо немного взволнованное и раскрасневшееся, но не так, как обычно после секса. Я поймал себя на том, что буквально пожираю это лицо взглядом и опустил глаза.
– Зачем? – наконец ответил я, вопросом на вопрос, но Валерия поняла. Некоторое время она молчала, потом медленно произнесла:
– Ты всегда мечтал о ней. Даже когда был со мной. Когда потерял ее навсегда, когда она ушла, ты стал думать о ней постоянно. Или я не права?
– Нет. Сейчас я думаю о тебе.
– Мне так не кажется, – безапелляционно отрезала она. – В прошлый раз, когда ты говорил со мной, у тебя был такой взгляд… я сразу поняла. Да ты и не скрывал своего отношения к ней. Стоило ей умереть, как ты…
– Прекрати! – и тише, – Ты городишь вздор.
Валерия откинулась на подушку. Не отрывая взгляда от потолка, сказала негромко:
– Я второй день поступаю так, как моя сестра. А ты только сейчас заметил разницу. Или не заметил, а просто…
– Я заметил еще вчера, просто не хотел говорить.
– Не верю. Милена всегда значила для тебя больше, чем я, – она снова поднялась на локте и повернулась ко мне: – Особенно мертвая Милена. Мне кажется, ты мертвых любишь сильнее, чем живых.
Это было пощечиной от которой у меня перехватило дыхание. Я не знал, что ответить, как объясниться. Молчал, чувствуя, что мое молчание, чем дальше, тем очевиднее трактуется против меня.
– Я слишком многих потерял в последнее время, – наконец произнес я непослушными губами. – И я боюсь потерять еще и тебя.
Прозвучало настолько неубедительно, что я и сам не поверил в искренность произнесенных слов. Валерия отвернулась.
– Бессмысленный разговор, – наконец, сказала она.
– Ты так часто была далеко. Особенно в этот месяц. Я все время искал встреч с тобой, но никак не мог найти. А теперь ты мучаешь меня моей прошлой привязанностью, делаешь больно нам обоим. Ради чего все это было затеяно? Чтобы нанести нам обоим еще одну рану. Ты и так ушла, ты мучила нас своим непостоянством, своим неприсуствием, ты… да и я тоже, – неожиданно вырвалось у меня. – Прости. Я вел себя как последний идиот. Я гнался за тем мифом, что…. Но почему ты не послушала меня, почему не приняла? Ничего бы не было.
– Но я… ну конечно же. Проще ткнуть пальцем в меня. Тогда как ты…
– Постой, ты серьезно считаешь, что я изменил тебе с ней?
– С Миленой? – она усмехнулась недобро. – Ты же прекрасно знаешь, с Миленой изменить невозможно. С ней можно только переспать.
Я разговор зашел в тупик. Валерия не хотела понять прихода своей сестры ко мне третьего числа. Наверное, на ее месте, я бы тоже не смог понять – коли не присутствовал там. Милена была настолько иной, настолько чуждой себе прежней, что ее перевоплощение казалось немыслимым.