Осада
Шрифт:
Время заканчивалось, он торопился договорить.
– Оставайся, ты где сейчас? – она ответила. – Ну и хорошо, попробуй устроиться там еще ненадолго. Скажи что-нибудь. У тебя деньги есть? Нет, лучше береги на крайний случай. Время сейчас неспокойное, словом, будь тут, когда я выйду, никуда не уезжай без меня, мы обязательно что-нибудь…
Связь прервалась. Егора увели. Какое-то время она недвижно сидела, смотря прямо перед собой, пока за ней не пришел дежурный. Отвел к Шинкарю. Она рассказала ему о разговоре, тот снова долго спрашивал, переспрашивал и уточнял. Затем отпустил, сказав, что больше не потревожит, она может возвращаться.
– А Егор? – не выдержала Настя.
– Не отпускает? – улыбнулся невольно он. – Я понимаю. Послезавтра у меня разговор с прокурором. Вряд ли ему продлят… хотя он ведь из Владивостока. Ты в курсе, что там было? Так что посмотрим. Подожди еще несколько
Она молча кивнула в ответ. О другом уже и не думала. Даже когда седовласый охранник отказал ей в ночлеге, с сожалением сообщив, что в блок вернулись мастера, которых несколько дней видно не было, просто спросила его, в какое обычно время отпускают на волю. И получив ответ, отправилась на шоссе. К тем дальнобойщикам, которые не сумели пробиться в Москву, ту, что за «пятым кольцом». Вечерело, пробка на шоссе в сторону столицы растянулась через все Бутово, вокруг нее бродили попрошайки, коробейники, одинокие женщины или мужчины, а то и целые семьи пытавшиеся договориться с водителями о проезде в город. Принцип пятисот рублей и здесь действовал безотказно, не имевшие денег, автоматически лишались шансов проникнуть в первопрестольную. Совсем уже к ночи, по шоссе, «против шерсти» проехала колонна внутренних войск, к ней пытались пристроиться неудачники, разгорелась свара. Настя не обращала на них внимания, устроившись в одном из мощных «Вольво», она готовилась спать. Водители пока играли в подкидного, глядя на них Настя задремала. Почему-то показалось, что она снова в «Исудзу» Егора, что он вышел и теперь они едут к нему домой. Ей сразу стало тепло и уютно. Совсем как дома.
78.
«И было в тридцатый год, в четвертый месяц, в пятый день месяца, когда я находился среди переселенцев при реке Ховаре, отверзлись небеса, и я видел видения Божии. В пятый день месяца, было слово Господне к Иезекиилю, сыну Вузия, священнику, в земле Халдейской, при реке Ховаре; и была на нем там рука Господня. И я видел, и вот, бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырех животных, – и таков был вид их: облик их был, как у человека»….
Отец Дмитрий отвлекся на шум, последние дни он заметно нервничал. Потому и перечитывал книги пророков, чтобы обрести себя, наставить на прежний путь, вернее, на тот путь, что был избран им внове, совсем недавно. В каждой строке он находил подтверждение грядущим делам, и вот теперь, читая книгу Иезекииля, с первых же строк видел свои деяния как бы со стороны. Предчувствовал, а ведь совсем недавно ничтоже сумняшеся низринулся духом в бездну, потерял всякую опору под ногами и перестал веровать в дело свое и в предназначение свое.
Но пророки вытащили его из бездны, вера сожгла неуверенность, воспалила в нем прежний неистовый огонь. Теперь он был готов. Он решился и только ждал. Оставалось совсем недолго:
«И когда Он говорил мне, вошел в меня дух и поставил меня на ноги мои, и я слышал Говорящего мне. И Он сказал мне: сын человеческий! Я посылаю тебя к сынам Израилевым, к людям непокорным, которые возмутились против Меня; они и отцы их изменники предо Мною до сего самого дня. И эти сыны с огрубелым лицем и с жестоким сердцем; к ним Я посылаю тебя, и ты скажешь им: «так говорит Господь Бог!». Будут ли они слушать, или не будут, ибо они мятежный дом; но пусть знают, что был пророк среди них. А ты, сын человеческий, не бойся их и не бойся речей их, если они волчцами и тернами будут для тебя, и ты будешь жить у скорпионов; не бойся речей их и не страшись лица их, ибо они мятежный дом; и говори им слова Мои, будут ли они слушать, или не будут, ибо они упрямы. Ты же, сын человеческий, слушай, что Я буду говорить тебе; не будь упрям, как этот мятежный дом; открой уста твои и съешь, что Я дам тебе. И увидел я, и вот, рука простерта ко мне, и вот, в ней книжный свиток. И Он развернул его передо мною, и вот, свиток исписан был внутри и снаружи, и написано на нем: «плач, и стон, и горе».
Ему захотелось заплакать, но лицо огрубело, за дни, проведенные в добровольном заточении, и он не смог выдавить из себя ничего.
Бог, описанный в Библии и появляющийся там под разными именами, был мрачен, жесток и злопамятен. Наказывая своих, Он заставлял бояться и трепетать всех, опричь Него, вне зависимости от того, насколько те люди принадлежали Ему. Ведь Ему и так принадлежало
Он усмехнулся. И ведь сам был среди их множества, сам видел мир так, как надлежит слуге Господа. Храм, как вместилище Божественного духа, или Божественного мрака, преломляет в себе все цвета, оставляя лишь оттенки серого, из коего и берутся чернила для новых Писаний. Преломляет и вывертывает наизнанку, представляя черное белым, а белое черным. И почему люди так трепетно чтят этого жестокосердного убийцу – только ли потому, что он действительно немыслимо, невообразимо силен? Или это тоже видение, насланное Божественным мраком, одно из видений, в перевернутом мире веры, где каждый должен видеть то, что подчинено Силе и Славе Господней и проставляет Его, единственного, непогрешимого, неистребимого, всегда готового мстить и преследовать, прощающих убийц, но мстящим покорствующим до седьмого колена.
Как удивительно, подумалось ему, что один семинарист столь точно последовал предписаниям всевышнего, ну конечно же, ведь его прекрасно аттестовали еще в Гори тамошние псалмопевцы. По истории Ветхого и Нового заветов, по Катехизису и песнопениям у него были лишь пятерки. Он продрался сквозь тернии ветхих книг и усвоил урок так, что от зубов отскакивало. Он дошел до вершины, порвав зубами всех, кто стоял на пути, и взобрался еще выше – сам стал воплощением Всевышнего, богом на земле, с теми же полномочиями и возможностями. Сам стал кошмаром народов на долгие тридцать лет. И до сих пор не забыт. Наверное по сей день, несмотря ни на что, на могиле низвергнутого божества еще лежат живые цветы, он помнил, когда был в Москве, посетил Красную площадь первый и последний раз, тогда они действительно лежали.
Он поднялся и положил Библию на полку к житиям и другим богобоязненным книгам. Полка скрипнула, словно согнувшись под тяжестью тысячестраничного манускрипта, словно все прочие книги на ней были лишь пушинками, отражениями… собственно, так оно и было. Все, весь мир был лишь отражением. Каждая мысль, лишь отражение. Книга так прочно вошла в жизнь, стала столь неотъемлемой частью, что помыслить существование без нее, вне ее, практически невозможно. Ей принадлежит все в этом мире.
И в то же время, она, как основоположница цивилизации имеет к оной лишь самое малое отношение. Человечество с веками, менялось, прежде подстроенное под книгу, оно теперь само подстраивало книгу под себя. Не меняя сути, но изменив тональность. Превратив ненависть в любовь, а мрак в свет. Заменив извечный страх богобоязненностью, а ненависть к инакомыслящим толерантным внушением их ничтожества перед лицом высшей веры. И ведь удалось! Поколение двадцать первого века уже не может прочесть Библию даже в том переводе, что появился в семнадцатом веке, книжки-раскраски и комиксы, детские пересказы и аудиокниги, – вот тот материал, по которому средний христианин знает подлинник, написанный две, а Ветхий завет и две с половиной, три тысячи лет назад. Ничего удивительного, что когда этот средний христианин воспитанный фильмами и книгами о Книге, берет в руки ее саму, он ужасается, он не верит своим глазам, прочитав первые строки, он в ужасе бросает ее прочь от себя, не в силах постичь той ненависти, что притаилась на ее страницах. Как же, ведь в фильмах и книгах все иначе. Там и Христос благодушно смеется перед апостолами, отправляясь в Гефсиманский сад, и Саваоф спасает народ Израилев, ссыпая с неба манну – как попугайчикам в кормушку.