Осада
Шрифт:
– Не понял, – встрял Бахва.
– Никаких партизан не было. Колонна только сделала вид, что попала в засаду. Это легко – стрелять в никуда, особенно когда на борту твоего грузовика уже есть мертвяки. А затем русские засели в селе. Иначе, почему они так уверены в происходящем, что даже не выставили посты и ходят безоружные. Маются без дела. Да просто им уже действительно нечего делать – все, что могли, весь этот спектакль, они завершили. Осталось объявить, что подлая Грузия послала тучу наемников резать села и убивать мирных русских вояк, защищающих таких же мирных грузин.
И Михо замолчал,
– Манана, – произнес негромко он. Через минуту она была в окружении своего отряда.
– Вы так оживленно о чем-то спорили, – сказала она, стараясь перевести дыхание в промежутках между фразами, – удивляюсь, как русских не разбудили. У них уже отбой давно, а вы их беспокоите.
– Что ты увидела там, что так радуешься? – довольно холодно спросил брат. Манана пожала плечами
– Русских здесь человек двести. Или больше. Вероятно, основную часть просто десантировали с вертолетов. Между прочим, часть сидит прямо под этим холмом, вам не видно, около дюжины спецназовцев, и чего-то ждет. Огня не разжигают, но оружие наготове.
– Я обратил внимание, что русские чего-то ждут. Но скорее всего, рассвета, поскольку оптика ничего не может поделать с обитателями Мели.
– Вот парадокс: село будто вымерло, и в то же время продолжает жить.
– Скорее уж, село готовится к встрече с русскими войсками. Причем с распростертыми объятиями, – тут же откликнулся Михо.
– Ты думаешь, это очередная подстава? Вот не уверена. С чего бы это русские стали минировать подходы к селу?
Мужчины переглянулись.
– Минировать? Когда?
– Еще до нашего подхода. Я обратила внимание, как осторожно обходят стороной тропы и как далеко расположены позиции русских. Подчас в самых неудобных для атаки местах. Значит, минные поля просто закрывают дорогу партизанам, и они это знают. Потому и шатаются без дела, ожидают глубокой ночи, когда можно будет хотя бы попытаться разминировать проход, – Манана замолчала, озирая сгрудившихся вокруг нее мужчин, – Полагаю, их заперли в селе, и те об этом знают. Брат, а ты что видел?
В двух словах Бахва постарался передать увиденное еще вечером в деревне. Манана слушала, потом вынесла неутешительный вердикт:
– Знаешь, брат, иной раз мне кажется, они уже сдались. И если за сегодняшнюю ночь ничего не произойдет, тогда выходит, что они просто ждут завтрашнего утра, чтобы протянуть вперед руки.
– Но движение не прекращается до сих пор. И это странно. Если внимательно всмотреться, то можно увидеть….
– А ты как бы вел себя, когда назавтра тебя отправят в Сухуми?
При слове «Сухуми» Бахва непроизвольно вздрогнул. Под столицей Абхазии располагался огромный фильтрационный лагерь и тюрьма для военнопленных.
После этих слов наступила томительная пауза. Долго никто не посмел нарушить нависшую тишину, медленно опустившуюся им на плечи, и прижимавшую с силой к земле.
– Так что нам все равно придется подождать до завтра, – тихо произнесла Манана. Она корила себя за
Мужчины зашевелились, зашептались, словно слова эти вывели их из гипнотического воздействия тишины. Наломали веточек и стали тянуть. И когда первую короткую вытянул Важа, случилось неожиданное. Внезапно пискнул и зашелся в эпилептическом припадке звонка спутниковый телефон.
Бахва вздрогнул всем телом, вздрогнули и остальные, Манана торопливо взялась за винтовку, Михо за автомат, пытаясь разглядеть реакцию русских на прошедший со спутника сигнал. Темнота, прежде их союзница, стала внезапно предательски опасной.
– Что там? – буркнул он.
– Ответ на мой вопрос, – ответил Бахва. – Я запрашивал Кутаиси информацию об убитым Мананой краповом берете. Я подумал, что так смогу узнать что-то о войсках сопровождения колонны. Мне не ответили, но вот теперь решили… нет, не теперь. СМС было отправлено еще в восемь вечера.
– Так что? – нервничая, она озиралась по сторонам, но никакого заметного движения не видела. И это еще больше ее тревожило.
– Странное дело. Этот самый Оноприенко Федор Тимофеевич, семьдесят восьмого года рождения, оказался единственным полным георгиевским кавалером за всю новейшую историю России. И похоронен три года назад, как раз на этом кладбище. Убит нашим снайпером, кстати.
Манана изумленно уставилась на брата.
– Тут еще указано, что тело похоронили здесь, поскольку родственники не забрали на родину. Возможно, просто никого не было.
В этот момент до их слуха донеслись уже знакомые хлопки. Сразу четыре штуки. И еще три – секундой позднее.
11.
Дверь камеры открылась, внутрь впихнули нового подозреваемого. Белобрысый, с выгоревшими на солнце волосами, молодой человек лет двадцати пяти, в цветастой рубашке-поло, белых в тонкую бежевую полоску брюках, немного попачканных землей и светлых кожаных мокасинах на босу ногу. В серой камере, с темным кафелем пола и потолком в рыжих потеках он казался совершенно неуместным явлением. Стас пристально посмотрел на него. И получил столь же пристальный взгляд в ответ.
Сколько они молчали, играя в гляделки – трудно сказать. Вошедший выиграл, Стас вынужден был отвести взгляд. И едва только отвел, прибывший представился:
– Валентин Тихоновецкий, корреспондент газеты «Ярославский вестник», до выяснения. А… вы Станислав Белоконь, я прав?
– Откуда вы меня знаете?
– Меня вы не помните? Три года назад я брал у вас интервью. Вы тогда еще состояли в движении против нелегальной эмиграции. Были активистом.