Осень без любви
Шрифт:
— Ведь там больница какая, аппаратура хорошая и врачи лучшие, — перебила его жена.
— Может, чуть все и получше, но дела не меняет. Риск остается, разница в процентах, но проценты процентами… Главное, морально здесь я лучше себя буду чувствовать. Боюсь до смерти самолета, кажется, что живым из него не вынесут. Потом сама знаешь, какое у меня сердце.
Она вдруг опять сорвалась и заплакала.
— Почему, почему это должно быть все с тобой?
— Глупо! У каждого свое. Вытри у меня пот на лице, — попросил он. — Я еще терпимо себя чувствую, месяца три поживу, ну а при удачной операции, может, и
— Какого Шрамова? — не поняла жена.
— Того, того самого… Ну того, что на бюро… и его дочку мы искали. — От волнения Осокин стал заикаться.
— Ох, господи! Где ты его видел?
— Он стоял у второго вертолета. С портфелем, в замшевой куртке. Я вначале не узнал его, а теперь убежден, что это он. Кира, умоляю тебя, может, вертолет еще не ушел… Или хотя бы узнай, в какой поселок он улетел. Он должен знать правду, найди его.
Кира Анатольевна торопливо накинула пальто, у двери остановилась, спросила:
— Как же ты один-то?
— Ничего со мной не будет. Не теряй времени. Потом медсестра сейчас придет…
Дверь за женой захлопнулась. Осокина мелко, противно затрясло, перед глазами поплыли оранжевые пятна.
«Только бы теперь не умереть, — подумал он. — Это очень важно!»
«Крепись, — говорил он себе, — крепись, ты же январский, и тебе на роду написано быть стойким».
Хлопнула дверь, пришла медсестра.
— Куда это ваша жена, как угорелая, побежала? Я ей кричу, а она не отвечает. Наш самолет сел, пора собираться, скоро посадку объявят. Насилу место выбила вашей жене, народу летит прорва — отпуска…
— Простите меня, сделайте укол… сердце… плохо, — еле слышно промычал Осокин.
Сестра глянула на землистое лицо больного и кинулась к своей аптечке.
За жизнь, а особенно за долгие месяцы болезни, он хорошо изучил себя. Познания, почерпнутые из популярных медицинских изданий, читаемых им с пристрастием больного, плюс воображение позволяли представлять то, что происходит с ним.
Пока медсестра возилась с аптечкой и шприцем, он представлял, чувствуя холод в ногах, балансируя на грани потери сознания: сердце все слабее и слабее гонит кровь, давление в сосудах падает, в ногах и руках кровь застаивается, и нервы посылают тревожные сигналы в головной мозг, а тот приказывает сердцу работать сильнее, но оно так ослабело, что не в силах выполнить приказ.
Какое теперь в нем отчаянное сражение! Еще немного, и сердце проиграет его. Нужна помощь, действительная, решительная.
Вот так было в далеком детстве. Как-то он сорвался с дерева и ударился сильно о землю. Он лежал, раскинув руки, видел голубое небо и не мог вдохнуть. Он слышал, как стучит собственное сердце, но все окаменело перед глазами. Потом что-то лопнуло внутри, что-то там произошло, он задышал и увидел, что по небу летят журавли.
Он кричал теперь себе, что нужно бороться, даже тогда, когда сердце станет холодным и твердым — за жизнь всегда нужно бороться.
Руки у Белы подрагивали. Десятки раз она делала подобные уколы, делала легко и быстро, а теперь, разволновавшись, не могла найти вену.
Пульс угасал, посиневшее лицо
Наконец она нашла вену, ткнула в нее иглу. Кровь тонкой вишневой ниточкой поползла в шприц. Бела легонько надавила на поршень, и содержимое медленно начало уходить в вену.
Несколько минут Осокин прислушивался к себе, чувствуя, как сердце стремительно набирает силу, как ритмично уже бьется. Теперь оно победит, теперь оно выиграет сражение!
На душе стало спокойно.
— Ну как, легче? — спросила Бела.
— Легче… Вы не суетитесь, мы никуда не полетим, — уверенно произнес Осокин, после укола он действительно почувствовал себя хорошо.
— Как не полетите? — удивилась девушка. — У нас уж документы и все такое…
— Выслушайте меня внимательно…
— Вы что?! Ничего себе закидончики! — перебила Осокина медсестра. Она вспыхнула, лицо ее пошло пятнами. — Мне приказано вас довезти, и я довезу.
Бела была не профессиональной медсестрой и, хотя знала, что больному нельзя волноваться, но не могла сдержаться, ужасно хотелось поехать в город.
— Может, я умереть хочу, — попытался пошутить Осокин, но Бела не поняла его шутки.
— Мало ли что вы хотите, не дадим мы вам умереть, — строго и так уверенно сказала она, что Осокин улыбнулся.
— Послушайте!..
— Я и слушать не хочу… Уж все обговорено, меня там даже жених ждет. А вам говорить сейчас вообще нельзя.
— Ну вас к черту! — вспылил Осокин.
— Подбирайте свои выражения! — сестра закусила зло губу.
— Я же объясняю вам, что в моей жизни была совершена очень большая ошибка. — Осокин перевел дух, дотянулся рукой до полотенца, висевшего на спинке кровати, и вытер пот на лице. — Одного человека оклеветали и я, не разобравшись, поверил в эту клевету. Так получилось, что я сильно верил тому, кто оклеветал. А проверить все обязан был, как коммунист, в конце концов. Его исключили из партии и судили. Клеветник стал домогаться его жены. Довел ее до петли. У них дочь была, ее забрала одинокая женщина, а отцу в тюрьму написала, что дочь погибла вместе с матерью. Женщина работала в сельсовете, когда пришел запрос, она подделала справку.
Через несколько лет невинный человек вышел на свободу и написал мне, что на моих руках тоже кровь его жены и дочери. Жуткое, но справедливое обвинение. Я обязан был тогда разобраться. Мы не имеем права ошибаться, когда дело касается человеческих судеб.
В общем, когда все выяснилось, то клеветника уже не было в живых. Он поехал в отпуск в Крым и там утонул.
Несколько лет я искал ту женщину и девочку, но найти не мог. А семь лет назад все-таки нашел. Девочка об отце ничего не знала. Теперь я увидел этого человека. Ведь и он считает, что его дочь не жива. Понимаете? Какой груз…
— Как в кино… Я в кино про такое видела, — восхищенно сказала медсестра. Глаза ее горели. — Если вы видели его у того вертолета, то он недалеко полетел, в соседний поселок. Я могу написать, у меня там подруга. Как его фамилия?
— Не надо писать, я сам напишу. Вас действительно ждет жених?
— Да так, — Бела смутилась, — сейчас женихов нет, одни любовники остались…
— Это еще успеется…
Дверь отворилась, вошла Кира Анатольевна, запыхавшаяся, с растрепанными волосами. Она устало опустилась на табуретку и сказала: