Осень без любви
Шрифт:
Лицо у Кемлиля было красное, вздувшееся от выпитого и укусов комаров, будто обожженное.
— И долго ты еще будешь пить? — Иван Филиппович еще сильнее сдвинул брови и ударил о стол большим задубелым кулаком.
— Нет, — вяло шевельнув губищами, ответил Кемлиль. — Два дня, два бутилька осталась.
За столом засмеялись, а мастер долго молчал, обдумывая, как поступить: махнуть рукой, пусть допивает, но каков пример другим; принять строгие меры, скажем, отослать его в поселок, жалко — мужик работящий, во время хода рыбы за двоих работать будет. Иван Филиппович кашлянул в кулак, потом сказал:
— Займи
— Зачем? — спросил Кемлиль, и нижняя губа у него отвисла.
— Что, жалко?
Кемлиль проворно встал из-за стола и ушел за палатки.
Он тут же вернулся в поставил перед мастером две потных, измазанных землей бутылки.
— Вот все! — шевельнув большими губищами, сказал рыбак и уставился немигающими глазами на Ивана Филипповича.
— Иди, позови женщин, они ведь еще не ели, — попросил мастер повариху, потом повернулся к рыбакам: — Разбирайте кружки, понемногу всем хватит. У моего сына сегодня день рождения.
— Кооо! — удивились все.
Мужчины задвигались, стали брать тарелки и ложки. Кемлиль еще какое-то время сидел неподвижно, шевеля губами, обдумывал что-то, уставившись на мастера мутными глазами, потом встал, отошел от стола на несколько метров, присел и принялся ползать на четвереньках, осторожно, словно минер, прощупывая землю. Рыбаки с интересом следили за ним. Кемлиль что-то наконец нащупал, вытащил из-за пояса нож, приподнял им небольшой квадрат дерна, засунул под него руку и достал из тайника еще одну бутылку. Все ахнули. Кемлиль вернулся к столу, поставил водку, сел напротив мастера и опять стал смотреть на него.
— Спасибо! — Иван Филиппович неловко кашлянул в кулак. — За мной не станет, рассчитаемся.
— Нет!.. — Кемлиль замахал большой взлохмаченной головой. — Не надо. Мой подарок. Можно еще, но теперь все, совсем все.
— За сына твоего выпьем, даже очень выпьем, — сказал Собранияк.
Каант разлил по кружкам водку, чтобы хватило только по глотку, произнес тост:
— Иван Филиппович, пусть твой сын хорошо служит, быстрее домой возвращается, невесту находит, детей рожает и живет долго-долго, столько лет, сколько у меня волос на голове.
Мужики заулыбались, на голове Каанта была густая шевелюра, такая густая, что расчесать ее просто невозможно. Рыбаки потянулись кружками к мастеру, говоря лестное о его сыне, довольные неожиданному случаю хоть как-то отвлечься от тоскливого ожидания рунного хода кеты.
— Придет сын из армии, тогда уж отметим, как положено, — сказал Иван Филиппович. — А пока скромно нужно.
Все за столом поняли мастера. Три года назад у него погибла жена с детьми. С тех пор Иван Филиппович избегал всяких торжеств. И день рождения старшего сына он не думал отмечать, а тут все так неожиданно получилось.
Иван Филиппович встал, поманил к себе повариху, тихо сказал:
— Пойду отдохну малость, в четыре утра встал: не выспался. Ты разбуди часика через два.
— Хорошо! Хорошо!
В палатке было тихо, пахло травой и болотистой сыростью. Иван Филиппович смотрел на отливающий солнечной желтизной брезент и не мог уснуть. Двенадцатое лето он проводит на рыбалках, почти четвертую часть всей жизни. Давно подумывал уехать на «материк». Наработался, насмотрелся на Север. Сына нужно было выводить в люди. Иван Филиппович думал послать Славика после
Повариха Анна залезла в палатку и стала толкать Иван Филипповича.
— Да проснись ты! Проснись!
Жалко ей было мастера, устал ведь, но повариха знала, если не разбудишь в указанное время, проснется и отругает.
Иван Филиппович открыл глаза, сел, повел плечами.
— Жена приснилась, — сказал спокойно и нахмурился.
— Это к перемене погоды! — Анна скрестила на животе руки и, прищурившись, не отрываясь, смотрела на мастера.
— Странный какой-то сон, вроде жена стала спрашивать, когда рыба пойдет. Надо же…
Он будто невзначай взглянул на Анну, та потупила глаза.
— Ты чего?
— Так, — ответила Анна. «Господи, какая глупая, все робею и волнуюсь при нем, как в молодости».
— Тяжко что-то на душе. — Иван Филиппович стал торопливо застегивать рубашку, потянулся за пиджаком, который лежал скомканным в головах. — Что-то неладное со мной творится. На работе отвлекаюсь, а как один — муторно! Напиться, что ли?
— Что же это с тобою, Вань? — голос Анны дрогнул.
— Черт его знает, — тихо ответил Иван Филиппович. — Может, болезнь какая?
Он оделся и вышел из палатки. Вскоре уже слышен был его беспокойный голос там, где строился засолочный цех.
Анна все сидела в палатке, скрестив на животе руки, смотрела перед собой, слушала, как стучит сердце, как хлопает на ветру брезент, и думала тревожно о своей странной и непонятной жизни.
Восемнадцатилетней девчонкой завербовалась на Север. Здесь влюбилась в молодого парня, да так и осталась подле него ни женой, ни девкой, ни бабой. Видно, так на роду было написано любить человека, быть всегда с ним рядом. Она не сетовала на то, что не была его женой, ни тогда, ни теперь. Любила — и все. Ездила за мастером по Чукотке, даже не замечая частых его перемещений по службе. И сама из-за этого чем только не занималась. Работала медсестрой в больнице, воспитателем в детском садике, сторожем в школе, заведующей гостиницей, почтальоном, завхозом, кассиром и поваром — работала везде, не гнушаясь ничем, лишь бы быть с ним. Может быть, эта ее обреченная верность, стремление быть всегда с ним породили в нем уверенность, что так все и должно быть.
Когда Иван Филиппович женился, она не горевала, была уверена, что это обстоятельство ничего в их отношениях не изменит. И действительно, ничего не изменилось. Она привычно ездила за ним всюду, привычно угождала ему во всем, и он, как в былые времена, приходил к ней.
Когда у Ивана Филипповича погибла жена с детьми, в их отношениях так ничего и не изменилось. Они были по-прежнему неразлучны, и только сегодня, вот сейчас, когда он сказал, что на душе у него в последнее время тягостно, ее охватила грустная догадка, что с ним что-то происходит, что-то такое, чего она не может понять. И она подумала, что, может, с ним это происходит давно и она просто не замечала этого, не понимала, может, потому он и нашел еще одну женщину, чтобы кто-то его понимал? «Обделенная, униженная у меня судьба, — решила она и заплакала. — Дура я бесхарактерная. Дура…»