Осень без любви
Шрифт:
В каюте нас ожидал чай. Мы пили его, обжигая губы, наполняясь теплом и бодростью, той душевной бодростью, которая владела нашими сердцами прежде и которая на мгновение покинула нас. Саша вновь стал читать стихи, вперемежку со своими, стихи всех великих и малых поэтов — стихи прекрасные и необходимые, как воздух. Он читал долго, не в силах унять нахлынувшего вдохновения. У Саши была феноменальная память.
День пролетел стремительно. Солнце, описав полукруг, коснулось земли и стало медленно истекать алой зарницей. Похолодало. С севера потянул упругий, еще не очень сильный ветер. Река
Капитан вошел в каюту.
— Подходим, — спокойно и тихо сказал он и улыбнулся чему-то.
Мы взяли рюкзаки и цепочкой потянулись по узкому коридору к белевшей двери, как десантники к открытому люку.
Судно тихо ткнулось в берег, моряки спустили узкий трап.
— Счастливо, ребята! — капитан стал прощаться с нами, рука у него была холодная и сильная. — За вами зайдет «Космонавт Гагарин». Заря — кровь, к хорошей погоде, везет, только воды маловато…
Мы постояли немного на берегу, подождали, пока судно отчалит, развернется и, разрезая легкую рябь, закручивая и взбалтывая воду, скроется за поворотом реки. Потом мы пошли к домикам, приютившимся на косе. Откуда-то появились здоровые лохматые псы и мирно, вроде бы с пониманием, стали смотреть на нас.
Мы прошли по шаткому мосту, проложенному через ручей, и оказались у крайних домов. На крыльцо одного вышла пожилая, с широким лицом чукчанка. Она была в брюках, заправленных в резиновые сапоги, старом мужском свитере, без головного убора. Женщина посмотрела на нас настороженно и явно недружелюбно.
— Еттык! — поздоровался Виктор.
Женщина, ничего не ответив, проворно юркнула в дверь, будто кто-то из нас собирался запустить в нее камнем. Мы молча переглянулись.
Гостиница — небольшая комната с черной от копоти печью посредине — была открыта. Три железных односпальных кровати, на которых были только ватные матрасы с какими-то желтыми пятнами, стояли вдоль стен. На столе громоздились консервные банки и пустые бутылки. Предшественники наши весело проводили время.
Ни закопченные стены, ни мусор, ни запах давно не топленного жилья не огорчили нас. Мы еще были наполнены хмельной красотой реки и заката, в нас по-прежнему жило ощущение грядущих встреч с необычным.
— Все сейчас уладим, — сказал Виктор, который неоднократно был в этом поселке. — Позову заведующую и…
Он ушел, а мы с Сашей принялись колдовать у печи.
Вскоре пришла хозяйка гостиницы с двумя пацанами, облаченными в меховые комбинезоны — калгэкэр. Она усадила ребят на высокие табуретки у двери и стала убирать комнату.
Мы угостили детей конфетами, печеньем. Они стали весело хрумкать, поглядывая на нас темными бусинками любопытных глаз.
Печь разгорелась быстро, наполнив комнату сладковатым, сырым теплом. Убрав комнату, ушла с детишками хозяйка, мы почувствовали какую-то непонятную настороженность и в ее разговоре с нами. Что это они все? Потом мы пили чай и говорили об этом, но не пришли ни к какому выводу и легли спать.
Долго не могли заснуть. О чем только не говорили! О буддизме и любви с первого взгляда, о древнем Вавилоне и античастицах, о инках и трагически разбившемся в ля Бурже самолете, о найденном на Колыме
Утром проснулись рано. Солнце уже взошло, но было еще невысоко.
— Нужно искать лодку, — сказал Виктор. — Сегодня воскресенье, и многие поедут на рыбалку.
Он пошел к знакомому рыбаку, а я решил посмотреть лодочный причал.
Утро было удивительным. Легкая изморозь, серебрясь в лучах солнца, лежала на траве и крышах домов. Воздух был так чист, что в груди покалывало. Небо на удивление безоблачно и белесо. Тихо, так тихо, что чудится невероятное, будто слышишь, как лучи солнца касаются земли.
Я прошел через всю косу и остановился у самой воды. В тихой заводи будто дремали на якоре с десяток разноцветных «Крымов», «Казанок».
Метрах в пятидесяти от стоянки лодок на воде были видны золотистые поплавки сетки, а на берегу лежали длинные, метров по двенадцать, шесты, которыми заталкивают сети в воду. Казалось, что это удавы ползут к воде. Когда я проходил мимо кустов, то услышал старческий женский голос, обращенный ко мне.
— Еттик!
Я повернулся и увидел старуху, которая сидела у куста на корточках. Рядом с ней был лохматый старый пес. У него гноились глаза, он смотрел на меня как на знакомого.
— Здравствуй! — ответил я.
— Приезжий? — спросила старуха.
— Озеро решили посмотреть.
— У меня горе, приезжий. Такое горе! Дед мой умер. Он там, — хрипло сказала старуха и махнула рукой в сторону плоского холма, видневшегося за изгибом озера, где было поселковое кладбище. — Там он теперь лежит.
Уронив голову на грудь, старуха неожиданно заголосила. Я не знал, что делать, что говорить. Молчал, чувствуя, как гулко, до боли в висках, забилось сердце.
Старуха перестала плакать, глянула на меня влажными глазами и по-свойски предложила:
— Давай сетку проверим.
Я ничего не ответил.
Старуха поднялась и заковыляла к воде. Она была в старой выцветшей камлейке и в болотных резиновых сапогах. Низкорослая, кривоногая, она при ходьбе сильно покачивалась из стороны в сторону. Так ходят все чукотские женщины. Ходьба по кочкастой тундре выработала эту необычную походку.
Я помог старухе вытащить сеть, но в ней не было рыбы. Старуха не огорчилась, она просто сказала, что ей жаль, что она не смогла угостить меня свежей рыбой.
Я виновато и глупо ухмыльнулся. Потом старуха опять заплакала.
— Зачем я живу, зачем? — запричитала она. — Молодые были вместе, старые были вместе, а теперь я одна. Приезжий, приезжий!..
Я вспомнил о словах капитана и подумал о том, что и мужчины повинны в том, что на свете меньше становится женщин.
Мы пошли к домам, и старуха дорогой то плакала, то затихала. Черный пес равнодушно плелся следом.
Возле крайнего дома, где стояли вешала с рядами розовой сохнущей рыбы, старуха остановилась.