Осеннее равноденствие. Час судьбы
Шрифт:
Потрогав козырек фуражки, Каролис сворачивает во двор Гервиниса. Всегда с ним ладил, отчего бы не зайти? Возле дома сверкает автомобиль. «Неужто гости у него?» — думает Каролис, хочет вернуться, но вроде не с руки — раз сделал шаг, делай и другой. Дети снуют у легковушки, забираются в нее, хлопают дверцами. Каролис стоит, ждет, чтоб кто-нибудь вышел во двор. В доме слышны громкие голоса. Наклонившись, он сморкается, вытирает руку о штаны и открывает дверь с окошком, украшенным разноцветными
— Да это же Йотаута! — радуется Казис Гервинис, выбирается из-за стола, переминается на нетвердых ногах. — В самое время, Йотаута, одни осилить не можем.
За столом сын Гервиниса Пранас, уже пятый год зоотехник в колхозе, рядом с ним — Раполас, шофер. А на столе две бутылки коньяка, на тарелке колбаса.
— Видишь? — Гервинис тащит Каролиса к окну, тычет пальцем в автомобиль. — Видишь, спрашиваю?
— Глаза есть, Казис. Даже останавливался…
— Осмотрел, значит?
— Да…
— Сынок сегодня пригнал. Ну как?
— Ничего.
— Ха, Йотаута! Ничего! Это же «люкс», понимаешь? «Люкс»!
— Только бы колеса крутились, Казис.
— Будто ветер летит. Фьють, и — пыль столбом. Давай к столу, Йотаута.
Каролис сопротивляется — он по делу пришел, хотел спросить, но раз уж так… Присаживается на мягкий стул, смотрит на мерцающий телевизор, в котором пляшут какие-то человечки, поднимает полный стаканчик.
— Специалисты получают теперь в первую очередь, — говорит Гервинис, положив тяжелую руку на плечо Каролису. — Председатель сказал: будешь хорошо работать — дам талон в качестве премии. И дал! Не соврал, гад. Это мне нравится.
Младший Гервинис, Пранас, поежившись, бухает кулаком по столу:
— Попробовал бы не дать! Вот бы он у меня попробовал…
— А ведь мог! Мог!
— Не мог, отец! Я закон знаю. Если что, заявление на стол — и с этого дня ухожу.
Казис Гервинис качает головой, чмокает.
— Видишь, Йотаута? Ты слышишь?.. Вот какая теперь молодежь… Ну, черт с ними… Давай лучше выпьем…
— Наполним баки, — уточняет шофер Раполас и выпивает свой стаканчик до дна.
Каролис нехотя жует колбасу. Казис Гервинис то и дело встает и поглядывает в окно.
— Красота, когда вот так стоит.
— Я по делу, Казис, — опять напоминает Каролис.
— Да брось ты все дела, Йотаута! У меня сегодня праздник, — Гервинис дружески тормошит Каролиса за плечо. — Хорошо, что заглянул. Ах, Йотаута, как подумаешь, кто мог раньше сказать, что все так повернется.
— То-то, Казис.
— Ты всегда был человеком, но в те годы пострадал зазря.
Каролис опускает голову, отворачивается.
— Видать, так надо было.
— Да не будь агнцем божьим, Йотаута! Поломали тебе жизнь.
—
— Ты, ты!.. А «жигулек» вот стоит. Выпьем. Видал я, твой брат Саулюс приехал.
— Побыл несколько дней и опять улетел.
— Возвращаюсь как-то на рассвете… дело у меня такое было, дернули как следует, — гляжу, идет кто-то по берегу Швянтупе, идет, потом постоит, опять пойдет, опять постоит. Глядел я со стороны, глядел — да это же Саулюс! Малышом ведь знал. Окликнул, а он хоть бы обернулся — знай по лугам бредет. Говорят, художники все такие… — хихикает Гервинис.
— Одного знаю в Пренае, но он парень что надо! — вставляет Пранас.
— Саулюс, наверно, загребает лопатой?..
— Да не знаю, Казис, не спрашивал.
— А мне любопытно… Вот так — то идет, то стоит, смотреть на него надоело, а он все стоит…
Каролис вытирает ладони о лоснящиеся штаны, шепчет Гервинису на ухо:
— Проводи меня.
Гервинис с любопытством смотрит на него, понимающе подмигивает, но опять тащит Каролиса к окну.
— Стоит, а?
— Стоит, Казис.
— Красота, говорю, когда так стоит. И меня сынок научит, сяду и покачу.
Пранас хохочет. Смеется, держась за живот, аж заходится.
— Чего ржешь-то? — багровеет Казис Гервинис.
— Ох, не могу… не могу… Он поедет, старикан! Ну и болтает, умереть можно.
Гервинис топает ногой, сжатыми кулаками бьет себя по бедрам.
— А может, скажешь, за чьи тысячи купил? Не за мои деньги?
Пранас затихает, беззастенчиво смотрит на отца.
— Ладно уж, иди. Напился, так иди.
— Гад! Ты так! Возьму топор и расколошмачу ее!
— Отец! — в голосе Пранаса недвусмысленная угроза.
Гервинис садится на цементное крыльцо, опускает голову.
— Да ты не рыпайся, Казис, уступи, — наставляет Каролис.
— Вот времечко настало! Собственному сыну слова нельзя сказать. Разве думали, что такого дождемся?.. Ах, Йотаута, Йотаута! Тебе-то хорошо, никто на рожон не лезет…
— А-а, хорошо, — с горечью протягивает Каролис, но Гервинис, погрузившись в свои мысли, не слышит чужой тихой жалобы.
По дороге с грохотом пролетает грузовик. Каролис ждет, чтоб он удалился, чтобы все кругом затихло. Но и медлить больше нельзя.
— Я хотел спросить, Казис… при молодых не смел.
Гервинис поднимает голову, смотрит на него с печалью.
— Ты, часом, в прошлом году ржи не сеял?
— Ржи?.. — Глаза Гервиниса округляются, кажется, он вот-вот рассмеется.
— Ржи, Казис. Не найдется ли полпуда?
— Ржи, — задумывается Гервинис, словно силясь вспомнить, как выглядит эта рожь. — Ржи, говоришь… А зачем тебе рожь?