Осеннее равноденствие. Час судьбы
Шрифт:
И Кристина повернула назад.
— Поздний час, а вы так сидите.
Думсене склонила голову к плечу, выставила заострившийся нос, как-то чудно покосилась одним глазом.
— Сижу, — проскрипела, сухо кашлянула.
— Может, чем-нибудь помочь?
Женщина вся перекосилась.
— Скажу вам правду, приятный для меня сюрприз.
Кристина растерялась.
— В чем?
— Что ты подошла, что спросила.
— А может, правда?..
— Нет, покамест еще свои косточки сама ношу. Благодарю покорно.
Думсене снова навалилась грудью на палочку, словно давая
— Я вас помню.
Старуха не ответила, только искривленные артритом пальцы зашевелились на палке.
— Вы товарищ Думсене.
Та еще круче сгорбилась.
— Хм, может, товарища Думсене ты и помнишь.
— Но это же вы… — опешила Кристина.
Старуха снова склонила голову набок; жутковато блеснули лихорадочно блестящие глаза.
— Тебе кажется, что я похожа на товарища Думсене? Чем же я похожа?
Но ведь мне не снится… мне и впрямь не снится это, подумала Кристина.
— Чем же я похожа? — уже со злостью проскрипела старуха. — Может, осанкой похожа? Лицом, руками? Или голосом похожа?
— Товарищ Думсене…
— Нет товарища Думсене. Давно нету.
Старуха заерзала, казалось, она вот-вот встанет и уйдет. Еще раз оглядела Кристину с головы до ног лихорадочно блестящими глазами.
— А ты кто будешь? — спросила уже мягче.
— Не здешняя, но росла в Вангае.
— Школу здесь кончала?
— В пятьдесят четвертом, когда вы… когда товарищ Думсене работала…
— Да, она тогда работала в Вангае. Если не торопишься, присядь, отдохни.
Кристина пристроилась боком, чтобы лучше видеть ее, и ей невольно почудилось, что она толкует с какой-то горемычной, замученной хворями старушенцией об их общей знакомой.
— Я тогда не раз слышала выступления товарища Думсене.
— Она любила встречаться с молодежью, ты права.
— И по сей день помню, как товарищ Думсене нам, выпускницам, рассказывала сказку о Золушке.
Женщина чуточку откинулась, пытаясь выпрямить скрюченную спину, но напрасно. Бессильно взмахнула высохшей костлявой рукой.
— О Золушке?
— Сказку о Золушке. Красивая сказка, товарищ Думсене красиво рассказала ее. Да что с того?
— Ты спрашиваешь — что с того?
— Я спрашиваю. Мне хотелось бы спросить товарища Думсене, верит ли она еще сказке о Золушке?
— Нет больше товарища Думсене, — напомнила женщина, почему-то опять разозлившись.
— А если бы она была, что бы ответила? Она все еще верит в то, что нам тогда так щедро обещала?
В вечерних сумерках женщина напоминала черную тень, уменьшающуюся, сходящую на нет.
— Все еще верит? — Кристина ждала ответа.
Пробежал ветерок. Черная тень в конце лавочки зашевелилась.
— Да, я верю, ответила бы. Я верю в свои слова, в свои обещания, ответила бы она.
— И добавила бы, что Золушка таки стала королевой?
— Я уверена.
Кристина рассмеялась. Смех был безжалостным, жутковатым, каким-то судорожным.
Мимо промчался автомобиль, свет фар пробежал по ним, сидящим у дороги, таким чужим, далеким, и мрак еще больше сгустился.
—
— Жизнь вас разочаровала? Не нашли обещанных сокровищ? Ударились лбом о стену? Все еще приходится мыть грязную посуду? Нет мраморного бассейна с шампанским? Верно? Стало быть, вы, девочки, не поняли товарища Думсене.
Не поняли? Не поняли товарища Думсене? Не поняли сказочку, которую она рассказывала? Может быть, все может быть… Но как понять человека, который и много лет спустя готов повторять ту же самую сказочку?
— Почему вы скрываетесь? Почему вы не признаетесь, что вы товарищ Думсене?
— Я не раз уже повторила — ее больше нет.
— Умерла? Да?
— Нет. Покамест нет.
— Ах ты господи! Так где же она?
— Неужто жизнь человека — только коротенький отрезок времени? Как магнитофонная лента — кончилась, щелк, и тишина. А может, время человека беспредельно? Его продолжение — в детях и в детях детей. Это продолжение — память, работа, все, с чем соприкасаешься…
В чем же мое продолжение? — вздрогнула Кристина. В бумагах, отчетах, в столбиках цифр сводок? А может, в памяти Индре? Индре хочет все забыть. Но в силах ли она? Можно ли уничтожить прошлое, приходящее из сказок и убегающее в грядущий, далекий-далекий день. И не исчезающее, как ничто не исчезает на этом свете.
— Что ты знаешь о товарище Думсене? На нее нагрузили, она везла и даже радовалась иногда, что может за полночь свалиться в постель, обессилев, как фанатичная монашенка, целый день истязавшая плетью свою плоть. Но у нее было сердце. Как ей жить? Как жить дальше? Мужчины избегали Думсене, держались на расстоянии, только на расстоянии. Товарищ Думсене решила: уедет из Вангая туда, где ее никто не знает, и начнет новую жизнь, встретит близкого человека. Уехала в далекий район, но работа и там завладела ею. Другой быть она не умела. И все с высоко поднятой головой, недоступная и всеми уважаемая… Вскоре дали о себе знать военные годы. Вражеское кольцо апрельской ночью, когда она скрывалась в болотной тине, за кочкой, а фашисты с собаками рыскали по берегу. Или ночные походы в слякоть, засады… И вот начались странствия по санаториям, хождения по больницам. Потом пенсия, одиночество. Тоска по местам ее молодости, по этой округе, где все леса исхожены, где когда-то работала, где погиб муж…
Кристину бросило в озноб. С полей долетел едкий осенний запах сжигаемой картофельной ботвы, где-то далеко уныло шлепали колеса телеги по вязкой пашне, фыркнула лошадь. В ложбине, за мостом через реку, светились городские огни, и небо там как будто было выше и светлее.
Старуха, скрипя суставами, поднялась с лавочки, потопталась на месте, постучала палочкой по тропе. Согнувшаяся в три погибели, какая-то скукоженная. Призрак. Чучело. Не она, нет, не она произносила эти речи, полные надежды и веры, нет, не она сидела в президиумах и гордая, прямая как трость проходила по улицам так уверенно и так легко, что женщины провожали ее завистливыми взглядами. Не она… нет, не она, качает головой Кристина.