Осеннее равноденствие. Час судьбы

Бубнис Витаутас Юргис Казевич

— Вот именно, почему?

Кристина принесла с кухни бисквитные пирожные, положила на стол рядом с яблоками и вазой с высокими цветами.

— Чаю не поставить?

— Не стоит, на минутку забежала. Кстати, где ты могла меня вчера видеть?

— У поворота к «Затишью».

— Правда? — Виргиния удивилась и как-то обрадовалась. — Ты меня заметила, когда я ехала? Погоди, погоди, начинаю припоминать: у перекрестка стоял какой-то «москвичок»… Значит, ты была в нем?

— Да, я была в этом «Москвиче».

— Кто вез?

Кристина не растерялась под цепким взглядом Виргинии.

— Человек. Подбросил.

— Прости,

сестра. Годы следов на тебе не оставляют, хоть ты меня гораздо старше.

— И что вы на этой конференции говорили о женщинах моего возраста?

— А разве твой возраст какой-то особенный? Ей-богу, не удержусь…

Она, всласть нахохотавшись, успокоилась, взяла двумя пальцами пирожное, повертела.

— Покупное.

— Вы же освободили женщину от кухни.

— Теперь мы женщину возвращаем на кухню, Криста. Конечно, не одну — и мужчин призываем к этому. Мы рекомендуем ей тысячи кулинарных и кондитерских рецептов, предлагаем самой шить, вязать, вышивать, ткать… Ты бы видела, какую выставку женских работ мы устроили!

— Да здравствует опыт матерей и бабушек!

— Да здравствует освобожденная женщина с опытом!

Теперь рассмеялась уже Кристина, однако тут же замолкла, словно поперхнулась, посмотрела на сестру и вспомнила, как в этой комнате мать стегала ее когда-то отцовским ремнем. «Будешь еще врать, я тебя спрашиваю? Будешь обманывать?» Виргиния не ревела, только скулила сквозь зубы, извивалась, даже укусила ее руку. Мать и за это добавила: «Будешь знать, что надо человеком быть».

— Я мать вспомнила.

— Мать мы всегда вспоминаем, какой бы она ни была.

— Какой же?

— Я не говорю, что маменька была для нас плохая. Особенно для тебя, Криста.

— И все-таки ты считаешь, что она тебя обидела?

— А Гедре забываешь?

— Гедре — твоя тень.

— Гедре — младшая наша сестра. Маменька умерла у нее на руках.

«Посадите меня, — попросила мать. — Хочу в окно посмотреть». Гедре сунула руки под костлявые плечи матери, приподняла, усадила и прижала. Мать глядела на весеннюю улицу, на расцветающие, залитые солнцем яблоньки в садике, глаза ее стали омрачаться и гаснуть. «Вот и ухожу, — прошептала посиневшими губами. — С ксендзом… с костелом…» Голова упала на грудь.

— Тогда ты, Виргиния, сказала, что не расслышала последней просьбы матери. Может, за столько-то лет ты ее хоть раз вспомнила?

— Это был бессознательный лепет умирающего.

— Ты его все-таки слышала?

— Я не поняла слов.

Не поняла. И по сей день ничего не поняла. Так почему же ты первая тогда сказала: «Хоронить будем без ксендза». Я закрыла матери глаза и еще долго чувствовала в кончиках пальцев холод, стояла, окаменев, обессилев. Ты снова повторила: «Без ксендза будем хоронить». Гедре сквозь слезы напомнила последние мамины слова, а ты схватила ее за руку: «Это неправда, тебе послышалось». Гедре притихла. Тогда я сказала: «Будет так, как хотела мама». Мать всю жизнь ходила в костел, ее вера подчас напоминала передышку усталого человека, тихую беседу с собой, ту волшебную минуту забытья, которую переживает заигравшийся ребенок. Она не могла бесконечно бормотать молитвы, но благоговейно относилась к непостижимым для нее тайнам мироздания и верила, что человек, проживший жизнь честно, не может околеть подобно скотине, поскольку должно же что-то быть по ту сторону, что-то должно быть… «Мы не имеем права обмануть мать», — добавила

я через минуту. Ты сказала: «Мать умерла». — «Но ее воля жива!» — отрезала я. Гедре покорно молчала. Твое лицо залила краска, на висках задрожали голубые прожилки. «А ты подумала, в какое положение меня ставишь? Ведь я… мое будущее…» — «Мы выполним волю матери», — ответила я спокойно, тихо и повернулась к тете Гражвиле. Она протянула ко мне руки и обняла меня.

Когда хоронили мать, Виргиния ногой не ступила в костел. «Я шкуру выворачивать не собираюсь», — гордо сказала она. «Полагаю, убеждения у нас с тобой одинаковые», — возразила я ей. «Позволь усомниться, сестра». — «Зря. Если я побуду рядом с гробом матери в костеле, в святом для нее месте, это еще не значит…» — «А что люди подумают». — «Ах, если б не люди, если б они тебя не знали…» — «Криста!..» Виргиния так и прослонялась возле ограды.

— Виргиния, давай пройдем старыми мамиными дорожками, заглянем в мамин костел, навестим ее могилу, — предложила Кристина неожиданно для себя.

Виргиния встала, посмотрела на Кристину каким-то колючим, даже убийственным взглядом. Однако Кристина просто не почувствовала этого.

— Провокация?

— Я серьезно.

— Нет уж, не считай меня дурочкой. Я человека с полуслова могу раскусить, а мы тут столько всего нагородили. Хотелось мне с тобой поговорить как с сестрой, однако не получается. И не я в этом виновата. Не я, не я, Кристина.

— Если обидела…

— Ты всегда прикидывалась добренькой, скромненькой, праведницей. Сестры тебе не сестры, даже не родня. И если я сегодня приехала… если мне позвонила Гедре…

Небось из-за этих полдома прискакала? — доходит до Кристины. Головой ручаюсь, неспроста, не по сестре соскучилась, не по родному гнезду. Почему не заговариваешь о том письме? С Новым годом поздравляла и, как никогда, целую страничку исписала. Мы ведь благовоспитанные, обмениваемся новогодними открытками, желаем друг дружке здоровья и счастья. А на сей раз ты приписку сделала — могла бы достать тете Гражвиле какую-нибудь старую квартирку, однако при одном условии… Разве тебе деньги не нужны? — спрашивала. Конечно, добавила, с сестры много не сдерешь… Так что пиши, буду ждать… Я не ответила. Почему теперь не заговариваешь об этом, почему не спрашиваешь, Виргиния? Ведь этот вопрос висит у тебя на кончике языка.

Встала и Кристина. Спокойная, удивляясь, что не чувствует ни злости, ни родственной близости к Виргинии. Только легкая улыбка почему-то не сходила с губ.

— Если я тебя обидела, Виргиния, прости.

Виргиния тут же растрогалась, надула губы, махнула ладошкой, звякнули два позолоченных браслетика на ее тонкой кисти.

— Ах, сестра… — голос ее уже мягче, в глазах — влажный блеск. — Я-то привычная… я ко всему привычная… Работа у меня такая, за каждый день нервами приходится платить, сама не знаю, откуда еще здоровье берется, да и вообще…

Бросает взгляд в зеркало на стене, трогает пальцами горячие щеки.

— Может, все-таки сходим на кладбище…

— Не могу, сестра. Пойми меня, я правда не могу. И так засиделась, а через двадцать минут в швейном цехе собрание, коллектив принимает повышенные обязательства. Я отвечаю, меня ждут. Такая уж должность, сестра, хоть разорвись…

Кристина медленно, просто через силу отвернулась к окну. Такая уж у Виргинии работа… У каждого из нас своя работа и обязанности, которые следует выполнять…