Шрифт:
Пролог.
Мия редко ходила на кладбища, оставляя без внимания и подругу, и маму с бабушкой. Она ненавидела терять близких, поэтому прятала воспоминания о прошлом, стараясь делать вид, что смерти не существует. Но в ноябре у неё появились дела в родном городе, после которых Ветрова хотела забыть дорогу к нему. Поэтому, пусть и неохотно, она решила повидать мать. В последний раз.
Территорию под кладбище выделили за пределами города. С трёх сторон его окружало пустынное голое поле. Чтобы с могил не сдувало искусственные цветы, между участками настырно рассаживали маленькие
Она не помнила, где находилось захоронение, поэтому, заблудившись, снова и снова выходила к взятой напрокат машине. Ветрова искала до тех пор, пока не увидела нужную надпись.
Мамина могилка была из числа заброшенных: её окружали поваленные бортики и узкие заросли кустов, а надгробие прятали пожелтевшие пучки трав. Переступив через упавшую ограду, Мия с трудом вырвала коричневую полынь, закрывавшую слова.
Стоял ноябрьский холод, но надгробие было тёплым. Привычные цифры. Имя, от которого больно щемило сердце, и в животе зудела пустота.
Мия мельком глянула на незанятый и заросший кусочек земли рядом с маминой могилой, чувствуя озноб, пробиравший до костей. По записям из чёрного блокнота этот кусок земли принадлежал ей. Если бы не чужая жертва… только вот стоило ли оно того?
– Мам… а я смогу…? – Ветрова едва разомкнула губы, прошептав больше для себя, чем для призраков.
На волосы свалилось несколько мелких ледяных комочков, и Мия, поднявшись, натянула капюшон и запахнула куртку плотнее. Крошечные иголки быстро сменились крупными хлопьями, которые стремились скрыть под собой землю и скупые горки пожухлых листьев.
Мия знала, что на этот раз снег уже не растает.
Глава 1. "ОС"
«Никого. Только ночь и свобода.
Только жутко стоит тишина.»
Александр Александрович Блок.
На её балкон насыпало так ровно и аккуратно, что Мия не удержалась и распахнула дверцу и прямо в тапочках оставила следы на пушистом снегу. Она вытащила сигарету и закурила, разглядывая ночной побелевший город. Вслушиваясь в шум, наблюдала, как свежие первые сугробы сминаются в грязь колесами машин, превращаясь в кашицу.
На перилах подушечка была пушистой и влажной. Мия сгребла немного пальцами и сунула в рот.
Мягко. Пресно. С привкусом землистости. Снег как снег.
Но то, как удушающе пахло свежестью, какой прохладой её обнимало после душного нутра квартиры, будто бы дарило капельку позабытой свободы. Не той, когда ты сам за себя в ответе и можешь делать все, чего пожелает душа и примет социум, но той, когда ощущаешь себя на грани полёта. На грани умопомрачительного счастья, в сантиметре до сказки.
Мия выкинула окурок и свесила голову вниз, разглядывая желтовато-белый тротуар. Один из четырёх фонарей был сломан. Мимо трусил мужик, грубо загребая снег ботинками. Медленно, чинно вышагивали две тени.
Под одним из фонарей, прямо на припорошенной снегом скамейке, сгорбившись, сидела девочка.
Вот же юношеская дурость. Наверняка ждёт парня или что-то в этом роде. Вряд ли у таких посиделок могут быть другие причины, учитывая, что несовершеннолетним после десяти на улице находиться запрещено.
Мия чуть расчистила снег с балкона, стряхнула тапки и вернулась в квартиру. Её ждали ноутбук с полузаполненными таблицами, суп и огромная чашка кофе.
В маленькой квартирке-студии, которую она снимала уже два с лишним года, стояли кактусы и редкие книжки, и только из-за этого она казалась чуть более уютной. Светильник, похожий на метёлку, чуть разбавлял настроение, возвышаясь около бесполезного телевизора. На диване, скукожившись, жались к друг другу подушка с одеялом, которые сегодня Мия явно не навестит.
Она сняла тапки и поставила их около батареи, а затем вернулась к работе.
С первыми отблесками рассвета Ветрова, проверив файл с десяток раз, – так как после долгой работы вероятность ошибок повышалась, – сохранила его, закрыла и отправила по почте.
Всё. Шесть утра. До двенадцати можно не ждать звонка с критикой об ошибках или с дополнительными просьбами. Теперь можно было задёрнуть плотные синие шторы и наконец-то пристроить голову на подушку.
Мия поднялась и с хрустом выпрямила спину. Покрутившись из стороны в сторону, она, шаркая, подошла к окну и открыла дверь на балкон. Выпало ещё снега, – небольшая белая пыль прикрывала те участки балкона, с которых Мия так тщательно скинула пушистое облако.
Обув тапки, она выбралась на свежий воздух и прислонила лоб к перилам. Голова гудела, глаза слипались – казалось, что сил нет даже на то, чтобы прикурить. Изо рта шел пар, температура окончательно обосновалась в диапазоне ниже нуля.
Мия оглянулась на скамейку, подсвеченную фонарём.
Девочка всё ещё сидела там, подогнув под себя ноги и плотнее сжавшись, будто стремясь превратиться в клубок.
В жизни Ветровой было всякое: крики, ругань, побои. Иногда всё доходило до такой степени, что ей приходилось выбегать из дома в подъезд, схватив лишь телефон и куртку, и окольными путями убегать со двора, лишь бы не попасться под пьяную руку.
Но она никогда не ночевала зимой, сидя вот так, на скамейке.
Мия вернулась в квартиру, плотно закрыв балконную дверь, поставила чайник, нашла термостаканчик и закинула последний пакетик ароматизированного чая со вкусом клубники.
Достав из шкафчика газировку, Мия запарила чай, закрыла стакан, а затем, обувшись и накинув куртку, вышла с напитками в подъезд. Закрыв квартиру, она направилась вниз, через двор и переход прямо к той скамейке, на которой уже пять с лишним часов отмораживала себе задницу школьница.