Осенним днем в парке
Шрифт:
— Он и вчера стрелку на восьмом пути погнул, — сказала Маша дяде Васе, когда заговорили про рыжего Остапчука, который всегда подмигивал, проезжая мимо Маши. — Такой отчаянный. Его предупреждай не предупреждай — ему все равно.
Про Остапчука говорили долго, так что даже слушать надоело. Как будто он один был во всем виноват. А потом еще дядя Вася закричал:
— Наша женщина-стрелочница имеет сообщить факт про Остапчука. Дайте слово!
Остапчук, до того молчавший и поплевывающий на пол, взвизгнул:
— Недостойное оружие применяешь…
Председатель
— Встань, Куликова, и выйди сюда, — сказал он строго.
Маша стала оправдываться, что она ничего не знает, только сказала дяде Васе, как своему бригадиру, что Остапчук на маневровом паровозе погнул стрелку, не замедлил ход. А она дежурила около этой стрелки и хорошо все видела. Потом Маша распалилась и стала кричать, по-бабьи подпершись руками, что она не каменная, все видит, все стрелки на память знает, хоть ночью ее разбуди, у нее сердце изныло, глядя на машинистов.
Куликова в упор смотрела на незнакомого мужчину из районного отделения, как будто ему одному рассказывала, какие безобразия творятся на станции. Да и что рассказывать остальным? Знают. Все знают.
— Вы с нас спрашиваете за стрелочное хозяйство. Хорошо. Но надо и с них спрашивать, да построже, — и Маша кивнула в ту сторону, где особняком сидели машинисты.
Вернувшись на свое место, она сказала укоризненно:
— И как только вам, дядя Вася, не стыдно меня подбивать! Сами бы и сказали. А то некрасиво: Остапчук моему Коле знакомый… Он нам сосед.
После собрания Машу подозвали к столу и что-то говорили ей. Она поняла одно: незнакомый выговаривал председателю, что они, мол, жалуются на отсутствие людей, — а вот они, люди, вот золотые самородки, умей только их подобрать. Председатель был недоволен, как будто Маша подвела его, но бормотал что-то такое: «действительно», «со стороны виднее», «на ошибках мы учимся».
Маша вышла с собрания позже всех и пошла одна домой, в темноте. Она так привыкла к местности, что ни летнее небо, ни деревья над вокзалом, ни зеленые огни на путях не казались ей интересными. Интересным казалось другое — то, что через несколько месяцев у нее будет ребенок. Только она, да Коля, да докторша из поликлиники знают этот секрет. Сколько людей было сегодня на собрании, все они слушали, что кричала Маша, смотрели на нее, выбирали зачем-то в комиссию, и невдомек им было, что у нее совершенно особенная, никому не известная жизнь.
Она нарочно пошла дальней дорогой, чтоб подольше думать о себе и ребенке. «Если он и бросит меня, — думала она про мужа, — я теперь буду не одна. Только он меня не бросит…» Маша была уверена в Колиной любви. У себя на службе она могла померяться силами с любой женщиной. Но она знала, что в больших городах живут такие красавицы артистки, против которых никто не может устоять. Коля водил свои товарные поезда на дальние расстояния. И кто знает, с кем разговаривает сейчас ее Коля, небрежно играя кавказским пояском.
Чтобы не думать больше, Маша тихо запела.
Она вошла в общежитие, прошла
Утром она долго не выходила из своей комнаты. Коли все не было. Маша знала, что как только она выйдет на кухню, так встретит жену Остапчука. Соседки не любили Машу за то, что она гордая и так дружно живет со своим мужем. «Теперь они меня вовсе загрызут…» Но она не жалела, что выступила против Остапчука. Ходишь по путям от стрелки к стрелке, в жару, в холод, очищаешь их от снега и пыли, протираешь, ухаживаешь, а кто-то будет гнуть… Маша с кем угодно была готова вступить в бой. «Что я ее боюсь?» — подумала она о жене Остапчука, взяла чайник и пошла на кухню.
Жена Остапчука неожиданно встретила ее приветливо.
— Ставь чайник на мой примус, Куликова.
— Я не Куликова, а Шеина, — поправила сбитая с толку Маша.
— Мы привыкли, что твое фамилие Куликова. Так и говорим.
Какой-то огонек не то насмешки, не то жалости поймала Маша в глазах у соседки. Ей стало не по себе.
— Раз вышла замуж, значит, Шеина. По его фамилии.
— Теперь считают и по-другому, — многозначительно заметила соседка.
Сердце у Маши упало. «Знает что-то…» — подумала она. Дожидаясь страшного известия, она медлила около своего примуса.
— А ты вроде пополнела?
— Юбка у меня широкая… полнит…
— Твой в поездке?
— В поездке.
— А-а.
«Знает», — подумала Маша.
Соседка поджала губы и сказала ласково:
— Ты не подумай, что раз ты против нашего семейства, так и я против вашего. И в характере у меня этого нет. Я как соседка. У твоего мужика сегодня было столкновение, говорят, невредимый остался, а вот паровоз… Аккурат какому-то поезду в хвост врезался…
— Шутишь, тетя Дуня? — спросила Маша и против своей воли усмехнулась.
— Шутить перед судом будете, аварийщики! — крикнула Остапчук. — Смеется… Это тебе не чужих мужей на смех поднимать…
Ошеломленная, Маша пошла, как лунатик, к себе в комнату. Остапчук крикнула вслед:
— Примус потуши! Некому тут за вами следить…
Маша все еще не понимала, что случилось. То думала, что Колю зарезало, то боялась суда, то надеялась, что Остапчук все наговорила со злости.
Она пошла на станцию.
Идти было тяжело: замирало сердце, и ребеночек толкал ее в левый бок, как будто двигал ножкой.
На станции Маша смело вошла в кабинет к начальнику. Для нее все теперь были равны. У начальника сидел вчерашний оратор. Он сразу узнал Машу и сказал:
— А, здравствуйте, товарищ Куликова! Вот видите, вчера мы только говорили об аварийщиках, а сегодня машинист Шеин сделал отвратительное происшествие… Хорошо, что сам остался живой. — Начальник многозначительно закашлял, приезжий посмотрел на него недоумевая. — А? Что? — и снова обернулся к Маше: — Мы на комиссии разберем этот случай и обсудим. Заострим вопрос.