ОСЕННИЙ ЛИС
Шрифт:
Травник кивнул и вдруг задумался. Улыбнулся грустно.
– Как странно, – произнес он.
– Что? – повернулся тот.
– У меня никогда не было братьев.
– Все мы братья во Христе, – отшельник коснулся креста на груди. – Я монах, друг мой.
– Монах? – переспросил странник.
– Монах из братства святого Франциска, – кивнул тот.
Он прочел молитву, перекрестился и принялся за еду.
Хлеб, творог, капуста без сала и соли, печеная репа и сколько угодно теплого парного молока – страннику показалось, что
– Ты шел всю ночь? – спросил он, когда тарелки опустели.
– Всю ночь, – кивнул травник, – а может быть, и больше. – Он задумался на миг. – Да. Больше.
Усталость накатывала мягкими волнами. Веки его смыкались сами собой.
– Я вижу, на тебе кафтан из тех, что носят слуги графа Цепеша, – помедлив, произнес отшельник. – А руки со следами от цепей. Не упомню я, чтобы граф отпускал своих пленников, одарив их напоследок… Или, если ты графский охотник, то в чем провинился?
Странник помолчал, прежде чем ответить. Лгать монаху не было ни сил, ни желания. К тому же, в самом облике отшельника, в его серых глазах и спокойном тихом голосе было что-то, вызываюшее доверие.
– Кафтан не мой, – сказал он хмуро. – Еще вчера я был в плену у графа Цепеша.
– И он отпустил тебя?
Травник покачал головой и усмехнулся. Поднял взгляд.
– Я убежал.
* * *
Назвавшийся Лисом проснулся в конце дня и долго лежал, размышляя. Почему-то вдруг возникло странное чувство, будто все это уже когда-то с ним происходило, или – виделось во сне. Казалось, после всех этих событий он должен был бы места себе не находить, однако на душе у него было спокойно, как никогда.
Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно уступил ему свое ложе. Травник уснул мгновенно, как будто провалился в мутный омут тревожных, но теперь забытых сновидений.
Он сел и огляделся.
Монах куда-то исчез. Костер почти погас, лишь тлели угольки в седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике на сене. Край занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух. Было холодно. Странник поежился, сел, нашарил у кровати свои сапоги и обулся.
Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков, вошел брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.
– День добрый, – он кивнул, завидев странника.
– И тебе того же.
Монах развел огонь, натаял снега в котелок.
– Здесь есть родник, – сказал он, улыбаясь виновато, – но мне не хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря – я не нашел твоих следов, только те, что возле входа… Как ты сюда попал?
– Спрыгнул сверху, – ответил тот, стянул рубаху, вышел вон и принялся растираться снегом. Монах задумчиво глядел на его белесые, неровно сросшиеся рубцы – на шее, на руке,
– Вот уж не думал, что здесь кто-то может пролезть, – сказал он. – Откуда ты?
– С гор.
– Вот как… – нахмурился брат Леонард. – И что же привело тебя в наши края?
Травник отряхнул с плеч тающий снег, растерся рубахой, надел ее. Прошелся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.
– Не знаю, – он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми космами. – Не знаю даже, с чего начать; уж слишком много всего…
– Начни с начала, – посоветовал монах, разливая в чашки молоко.
– С начала… – усмехнулся тот. – Ну что ж… можно. Однажды я родился, и один старик в горах взял меня к себе…
Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот лишь развел руками в ответ. Наконец, речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте, тюрьме и побеге.
– Так значит, вот кто растревожил старое зерцало… – задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. – Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?
– Никто… Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот…
– Не надо, – он поднял руку, – не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство… Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.
– Я устал каждый раз обжигаться до кости.
– О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне – отказаться от огня?
– Огонь не добрый, и не злой… – пробормотал травник. – Да. Верно. Но почему – слова? Откуда в них такая сила?
– Уж где ей быть, как не в словах, – ответил тот. – Ведь и в начале тоже было Слово.
– Но то был бог!
– Исус был тоже – сын человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди – рабы божьи.
Травник нахмурился.
– Не знаю, за чьи грехи умер Исус, но уж точно – не за мои, – сказал он. – А рабом я никогда не буду, даже – рабом божьим, – губы его искривила усмешка. – Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?
Отшельник покачал головой.
– Похоже, ты обречен ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа… Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар, и сам же его бросаешь. Хотя, постой! – монах встрепенулся. – Напомни мне еще раз, как звали того, кто…
И умолк.
– Что? – травник поднял голову.
– Амброзий… – прошептал брат Леонард и побледнел. – Ты говорил – Амброзий?
– А, тот… Да.