Осенняя женщина (Рассказы и повесть)
Шрифт:
Мать молча опустилась на ящик для обуви.
– Свершилось чудо!
– вспомнила Шушка слова из мультика.
– Еще какое чудо!
– Папа, покачиваясь, переступил через порог.
– А когда наряжать будем? Ведь Новый Год уже скоро! Ну, давайте же! торопила взрослых Шушка.
Шушка вспомнила о письме Деду Морозу и помчалась проверять, на месте ли оно еще. До нее доносились торопливые папкины слова:
– Нет... Не занимал... Да конечно же не грабил! Нет, не обманываю... И ничего не продавал... Да не плачь ты!.. Праздник же на носу!.. А разве чудеса в Новый Год
Конечно случаются! Письма на подоконнике не было! И ясно, что папка встретил Деда Мороза! Чего тут объяснять? И зачем мама плачет? Надо же елку скорее наряжать!
Шушка вихрем влетела в прихожую и увидела, как папка пьет воду из стакана, плачуще смеется и кашляет, а мама гладит его по голове и приговаривает:
Ну успокойся, успокойся, ребенка напугаешь... Ну все уже...
Вечно эти взрослые не тем заняты!
Затем папка подхватил взвизгнувшую радостно Шушку на
руки, подбросил к потолку и на всю квартиру завопил:
В "Литературке" зарплату заплатили! За целых полгода! И
гонорары!..
... Дед Мороз за окном недоверчиво покачал головой,
почесал в бороде и, вздохнув, положил на подоконник коробочку счастья. Последнюю в этом году.
И ЯБЛОК ХОТЕЛОСЬ...
Вот старая фотография. Сверкающая лысина в центре - моя плешка. Но в настоящем центре внимания находится телевизор. Не обижайтесь, что мы сидим к вам спиной. Мы в данный момент безлики. И это справедливо. Потому что перед нами - п е р в ы й в нашем доме телевизор. Единственный. Назывался он "Темп". Или "Зенит". А может быть и "Рекорд". В общем, вы знаете, как назывались наши первые телевизоры.
Мы сидим и ждем самую лучшую передачу на свете. Я жду и Ромка. Вон он впереди и справа. Друг детства.
Тетя Оля Лукашина еще раз оглядит любовно чудесный аппарат, смахнет невидимую пылинку, чуть подразнивая нас в вечность растянутыми секундами, и со щелчком повернет ручку. Ничего не случится. Магический ящик долго будет разогреваться, чтобы настроиться на программу. Тоже единственную. И деревянная кукла с длинным носом, ртом до ушей и в колпаке с кисточкой, задергается на черно-белом экране, смешно распевая квакающим голосом: "Выста- Бура-, Выста- Бура-, Выставка Буратино...".
Но уникальность телевизора заключается еще и в том, что он не куплен! Да и не смогли бы его Лукашины купить. Вон вся их движимость и недвижимость - на снимке. Трое детей. Понятно, в первом ряду. Фикус с пальмой. А как без них? Сразу помрачневший от превратностей судьбы бывший фаворит - приемник. А на нем то, что кажется незаменимым никакой техникой, переходя от деда к отцу и так далее. Гармошка, сладостная утеха застолий, спутница удали и куража.
В это поверить невозможно! Телевизор Лукашины выиграли! На тот самый 30-копеечный билетик денежно-вещевой. Тогда действительно можно было что-то выиграть в лотерею...
Итак, самое начало шестидесятых. Именно тогда, с появлением первых телевизоров, добротная послевоенная мебель, сработанная на века, стала изгоняться из домов. Столы, несокрушимо стоявшие на балкообразных ногах; дерматиновые диваны с откидными валиками, резными спинками
А нас у мамы было четверо. Вон я сижу на коленях у старшей сестры. Рядом пристроились два брата, довольно хулиганистые отроки. Это видно по их затылкам и ковбойкам. Чуть дальше, за ними - еще одна сестра. Особа ехидная и вечно меня изводившая, как самого маленького...
Так вот, при такой команде старая мебель в нашей квартире могла за свою судьбу не переживать. Тем более, что и было-то ее немного. Огромный коридор квартиры нашей только подчеркивал небогатую обстановку. Зато в этом самом коридоре запросто можно было гонять в футбол. И гоняли. А уж на лестничных площадках вообще можно было устраивать исторические баталии. И они устраивались. Между соседями. Но такое происходило крайне редко. У нас были мировые соседи.
О Ромке я уже говорил. Жил он этажом ниже - на первом. Жил в мире таинственном и страшноватом. Мать его была с у м а с ш е д ш а я. Мы произносили это слово вполголоса и с замиранием маленьких сердец ждали ее припадков. А когда буйство оставляло ее, она становилась добрейшим существом. Она кормила нас с Ромкой борщом, вкуснее которого я после не едал. Она научила нас натирать корки хлеба чесноком. Черная хрустящая поверхность пропитывалась соком, теряла глянцевитость, но приобретала аппетитный до спазм в животе запах.
Ромку я к себе приглашал редко. В футбол можно поиграть и на улице, а дома все время хотелось есть. Прямо скажем, пустовато в нашей квартире было не только в смысле мебели. Пятеро оглоедов, сидящих на шее матери и вечно занятого на службе отца, разогнали даже тараканов, отбирая у них последние крохи. И когда наступали такие дни, что кухня могла нас порадовать лишь водой из-под крана, мама ложилась на тот самый диван, на резных полках которого в недлинной очереди за счастьем стояли слоники, и тихо плакала. И мы разбредались по соседям. Не без корыстного умысла.
А соседи действительно были мировые. Кроме, конечно, Редькиных, хозяев презлющего добермана. Явления в те дни в наших домах столь же уникального, что и телевизор.
Дедушка Кузьменко угощал нас сушеными дольками груш и учил играть в шахматы.
Большое семейство Бокаревых, покупавшее только книги, в какой-нибудь прекрасный вечер вдруг закатывало пир на весь соседский мир. И после царской трапезы нам с Ромкой, как самым маленьким и свято верившим, что праздник еще не кончился, позволялось выбрать с полок по книге. Выбрать насовсем. Мы потели от восторга, решая сложнейшую задачу. Полки-то с книгами занимали все четыре стены громадной комнаты Бокаревых! И все же мы выбрали. Ромка- "Похождения бравого солдата Швейка", а я - "Таинственный остров". Мы еще потом показывали друг другу языки. Каждый про себя твердо полагал, что не прогадал!