Ошибка грифона
Шрифт:
Багров заинтересовался, что стало основой этой энергии. Первохаос? Искаженный эйдос? Артефакт? Заглядывать в хранилище силы ни в коем случае не следовало, но все же Багров не удержался и, шагнув к шару, осторожно приблизил к нему лицо. Сквозь прозрачные стенки видны были метавшиеся тени. Казалось, они пытаются вырваться, но не могут. На Матвея дохнуло лишенным очертаний страхом – немым, жутким, сосущим страхом, от которого перехватывало дыхание и в голове не оставалось ни одной мысли. Силу перстню давала заточенная частица Нижнего Тартара.
Матвей торопливо отпрянул, но очередная серебристая
И сразу исчезло время, расступилось пространство. Багров провалился в черный испепеляющий огонь, пожирающий себя в абсолютной пустоте. Здесь он не видел уже ничего, но и не видя распознавал рядом миллиарды людей и сотни тысяч стражей, многие из которых даже не замечали друг друга. Тут царило всеобщее безумие. Почти каждый страдал и, страдая, пытался обрести забвение в той страсти, которой чаще всего предавался при жизни. Если не ощутить радость, то хотя бы заглушить боль. Бесполезно. Боль не становилась меньше. Но все равно в слепом отчаянии люди и стражи повторяли одно и то же, точно пьяный, который, едва очнувшись утром, снова начинает пить и получает от этого все меньше радости. Вскоре он пьет лишь для того, чтобы заглушить боль стремительно разрушающегося тела. Здесь же не было и забвения, а лишь бесконечные попытки его обрести. Одна мечта здесь владела всеми. Потерять всякие очертания личности. Раствориться. Не существовать.
Матвей слепо рванулся, пытаясь найти выход. Ужас наполнил его. Он рванулся в одну сторону, в другую, заметавшись, как те тени, что он видел снаружи. Окончательно запаниковав, бросился куда-то вниз и вдруг на кого-то налетел.
– Как ты сюда попал, ученик волхва? Ты что, погиб? – спросил чей-то голос.
– Я бессмертен, – упрямо выговорил Матвей.
– Здесь все бессмертны! Уж этого-то добра тут у каждого… А ну прочь отсюда! Пока ты жив, у тебя еще есть шанс не застрять здесь навечно! – Могучая рука, а возможно, просто стальная воля, выбросила Багрова прочь как котенка. И уже пронизывая стенку шара, Матвей осознал, что это был Арей, и преисполнился к нему благодарности.
– Эй! Все хорошо? Вы живы? – Беспокойный голос Бруни долетел из неведомой дали. Кажется, Багрова трясли за плечи. Но он не был в этом до конца уверен, потому что связь с телом была утрачена.
Медленно, очень медленно Матвей стал выныривать. Щеки жгло. Это Бруня, взвизгивая от страха, хлестал его по щекам.
– Уйди! – процедил Багров сквозь зубы.
Бруня отдернул ладонь. Запоздало взвизгнул в последний раз. Матвей поморщился:
– Перестань голосить… Долго я так лежу?
– Ми-ми-ми… Около получаса!
Багров не поверил. Ему показалось, он провел в Тартаре много меньше. Матвей с трудом сел.
– Голова болит… Почему я мокрый?
– Я вас снегом тер!
– И бил?
– Я не знал, что делать… Вы лежали и…
– Помоги подняться!
Бруня помог. Мало-помалу ощущение реальности возвращалось.
– Я стою?
– Стоите.
– Все. Теперь отпусти меня! – Багров был весь покрыт липким потом. На холодном ветру тело остывало и мерзло.
Бруня пугливо отскочил от Матвея, и Багров слепо побрел куда-то. Ему попалась вкопанная шина. Он сел на нее, сразу
В какой-то момент он обернулся и обнаружил за своей спиной Бруню. Матвей, совсем забывший о нем, не сразу вспомнил, кто это и чего он хочет.
– Чего тебе надо? – спросил он.
– Мой перстень! – робко напомнил Бруня.
– Какой перстень? А, да! – Матвей опустил перстень на ладонь Бруни.
Тот торопливо сжал пальцы. Видимо, вообще боялся остаться без него.
– Все нормально! – сказал Багров. – Он перепрошит. С тебя комплект зимней резины для моего автобуса. Но учти, комплект – это пять покрышек, а не четыре.
Бруня поспешно закивал. Он явно не ожидал, что перепрошивка перстня будет связана для Багрова с такими испытаниями, и теперь, чтобы загладить свою вину, готов был на что угодно.
– Шины – это да, обязательно… Хотите я найду вам уцененного джинна? У нас один кувшин пришел треснутый. Я его подклеил. Теперь его не продашь, но это действительно хороший джинн! Очень-очень злой! Если сбросить его на какое-нибудь Митино, там ни у кого не останется целой тарелки!
– Не надо. С этим женщины и без джинна справятся! – сказал Матвей и, махнув рукой, пошел к Приюту Валькирий. Бруня зачем-то потащился за ним.
– Про твой перстень! – сказал Багров. – Теперь он не перегорит ни от каких искр. Но имей в виду: усреднение не проходит даром. Каждая следующая красная искра будет чуть-чуть менее красной. А зеленая – чуть-чуть менее зеленой. А однажды случится так, что исчезнут и красные и зеленые искры, а останутся только серые. Все сольется.
– А магия? Магия останется? – с беспокойством спросил Бруня.
– Останется. Но она тоже будет серой. Впрочем, на бытовые вопросы ее всегда будет хватать.
Матвей поднялся в Приют Валькирий и прижался к железной печке-буржуйке, которую еще с утра заботливо подкормил дровами. Скелет уже закончил с картошкой и, наклонившись, стоял у Иркиного гамака, ожидая, пока она проснется. Открой бывшая валькирия-одиночка глаза, ее ждал бы сюрприз. Но в том-то и дело, что глаз Ирка не открывала.
– Картошку пожарил? А со стола вытер? Посуду убрал? – бормотала Ирка, ворочаясь в гамаке.
Скелет послушно повернулся и отправился вытирать со стола.
Матвей согрелся и опять вышел на улицу, чтобы немного пройтись. С перепрошивкой перстней он отныне решил завязать. Слишком опасно. Ощущение Тартара постепенно выветривалось, как выветривается страшный сон, но в глубине души Матвей об этом сожалел. Может, если бы помнить об этом всегда, было бы лучше. Надежнее как-то.
Часа через два он вернулся домой. С порога огляделся. Скелета в Приюте уже не было. Куда он делся, Матвей так и не понял. Или рассыпался в прах, или Ирка его убрала, или, может, сам ушел. Ирка, разумеется, сидела со своим ноутом и убиралась на рабочем столе. Это было единственное место в доме, где она вообще убиралась.