Ошибка грифона
Шрифт:
Ирка забилась под стол и сидела там как мышь, закрывая голову. Комнату прорезали мгновенные вспышки. Душно и противно пахло горелыми медузами. Не прошло и десяти секунд, как все стихло. Ирка осторожно выглянула. Огнедых, складывая крылышки, неуклюже заползал в лампу. Матвей старательно затаптывал лужицу пылающего керосина, добавляя к запаху медуз еще и запах своих расплавленных подошв. Последняя из уцелевших медуз протискивала свое дряблое тело в щель, спеша исчезнуть.
Обжигаясь, Ирка схватилась за ручку лампы и привела ее в вертикальное положение. Вылившийся керосин догорал на стекле, покрывая его копотью. Огнедых свернулся в огне, подобрал
К тому времени как Ирка разобралась с лампой, Багров сидел на корточках, разглядывая свой валявшийся на полу палаш. Металл палаша в тех местах, где его коснулась слизь, стремительно ржавел и, истончаясь, распадался.
– Конечно, это был не единственный мой палаш, но все-таки любимый. И даже ведь артефакт! И от какой-то жалкой слизи! – пожаловался Матвей.
– Жалкой? Может, пальчиком потрогаешь? – предложила Ирка.
– Ну зачем так сразу «пальчиком»? Существуют и другие формы общения! – уклонился Матвей. – Хорошая у нас все-таки зверушка! Интересно, какой у нее послужной список на предмет стражей, комиссионеров и суккубов?
Ирка предположила, что длинный.
– Когда у нас самолет в Новосибирск? – спросила она.
– Вечером. Но лучше выехать прямо сейчас, – сказал Матвей.
Он был озабочен, и Ирка прекрасно понимала причину. Едва ли те, кто послал Переговорщика, будут его долго оплакивать. Вскоре в Приют Валькирий наведаются новые гости, и лучше, если к этому моменту Ирка и Багров окажутся подальше отсюда.
Глава двенадцатая
Аэропорт
Каждый человек слышал краем уха, что в вечности получит все, если сейчас немного потерпит и понудит себя, но не верит в это до конца и, как ребенок, хочет пусть мало, но сразу. Это нетерпение – основная коммерческая афера мрака. Тот же вариант, когда в Средние века неоткрытый остров покупали за серебряную монету, наудачу дав их нищему мореходу на покупку весел для его лодки.
В аэропорт они ехали зашкаливающе нервно. Багров все время заметал следы. На микроавтобус он наложил морок, который менял облик машины каждые пятнадцать секунд. Это был то грузовик, то малолитражка, то маршрутка, то японская машинка с маленьким краном в кузове, то вообще невесть что. Гаишник на перекрестке, двинувшийся было в их сторону, остановился и долго тряс головой. Потом, собравшись с духом, опять двинулся к ним, начиная решительно поднимать палочку. Но не доходя метров десяти, вдруг остановился и, протерев глаза, поспешно отбежал.
– Чего это он? – спросила Ирка.
Матвей опустил стекло и выглянул наружу.
– А, ну да! Мы под мороком танка! Вот он и решил не связываться! Все, поехали, пока зеленый, хотя нас теперь и так пропустят! – сказал он.
В Домодедово они оставили автобус почти у въезда в аэропорт, превратив его в бетонное ограждение, чтобы его не эвакуировали, прошли регистрацию и встали в очередь на проверку.
Керосиновая лампа в руках у Ирки вызвала множество вопросов. Ее просветили, позвали старшего по смене, потом еще какого-то старшего над старшим, который лампу потребовал потушить, слить из нее керосин и сдать в багаж. Ирка представила себе разозленного Огнедыха в погасшей лампе и поняла, что с таким багажом самолет далеко не улетит.
А тут еще к Багрову стали придираться, разглядев
– Ножик с собой нельзя! Надо было сдать в багаж. Но уже поздно. Так что бросайте сюда в контейнер! – строго сказали ему.
– Это вообще-то кинжал. Дамаск. Восемнадцатый век! А в рукояти – настоящий индийский рубин, – сказал Матвей.
Старший по смене зацокал языком:
– Какой ужас! Еще наверняка и холодное оружие! Ну ладно, кидайте в контейнер, мы, так и быть, потихонечку выбросим ваш ножик.
– Спасибо большое. Я сам потихонечку его выброшу, – поблагодарил Багров.
Видя, что другого выхода нет и аргументы исчерпаны, он тряхнул стариной и слегка зомбировал старшего по смене. В результате тот не только разрешил им оставить лампу, но и подарил фирменные пакеты аэропорта с бейсболками, шарфиками и тряпичными очками для сна в самолете.
– Надеваешь тряпичные очки – и тебе снятся тряпочные сны! – сказала Ирка Матвею.
Они шли мимо многочисленных аэропортовских магазинов и кафешек. У кафешки-грибка стояла смешная пара. Полнокровная девушка в стиле «мечта вампира» нежно смотрела на пирожные, а молодой человек громко шептал ей:
– Олечка! Ты самая красивая на свете! Прямо бы схватил тебя вот так вот, задушил и съел!
Девушка кокетливо дергала круглым плечом.
– Смотри-ка! – сказал Багров Ирке. – Всего три предложения – и сразу три статьи: похищение человека, убийство и каннибализм. А она еще и довольна! Как мало надо женщине для счастья!
– А вы это не цените! – отозвалась Ирка, удивленно глядя себе под ноги. – Смотри, что там!
На отполированных до блеска плитах пола плясало что-то белое, знакомо-непонятное. Ударялось об пол, взлетало. Снова падало на пол и опять взлетало. Изумленная Ирка присела на корточки и увидела, что это бабочка-капустница со сбитой пыльцой, с отсутствующей четвертью крыла, невесть откуда взявшаяся здесь. Где она появилась на свет? Каким великим чудом пережила осень? Но бабочка была, и ее существование не оспаривалось.
Рядом с бабочкой вертелся упитанный карапуз лет четырех, поднимавший крепкую ножку, чтобы припечатать насекомое к полу.
– Зачем ты давишь бабочку? – спросила Ирка.
На лице малыша появилось сомнение. Он убрал ногу и оглянулся на свою маму, красивую, энергичную и загорелую.
– Все он правильно делает! Это капустница! Она капусту ест! – уверенно сказала загорелая мама.
– А капустница! А капусту!
Воодушевленный ее поддержкой, малыш сразу перестал пугаться и дважды повернулся на каблуке. Необъяснимое зимнее чудо прекратило свое существование.
– Умница! Правильно сделал! – сказала мама, с торжеством глядя на Ирку.
На лице у карапуза появилась радость первооткрытия: оказывается, можно кого-то раздавить, и тебя за это похвалят! В надежде на новую похвалу он стал озираться в поисках еще чего-нибудь живого, но из живого поблизости были только Ирка с Багровым, которых раздавить было сложновато.
Ирка молча встала, повернулась и пошла. Говорить о чем-то с этой мамой было бесполезно. Ирка шла и думала, что это раньше люди совершали зло с ощущением зла. Сейчас же они совершают его с ощущением собственной правоты. Если бы этой женщине сказали, что, допустим, в том спящем старике заключено все зло мира, она стерла бы его в порошок с величайшим удовольствием. И не пожалела бы о своем поступке даже в том случае, если бы оказалось, что никакого зла мира в том старике не было и она раздавила его по ошибке.