Ошибка Творца
Шрифт:
– Броня, думаю, ваш кофе не понадобится. – Рука Калужкина мягко отобрала у нее поднос. – Хотя… То, что не понадобилось Наде, может понадобиться вам?
И он, старомодно взяв Броню под локоть, проводил ее в кабинет и усадил рядом.
– Она, похоже, была в ярости, – помолчав, сказала Броня.
Калужкин придвинул к ней чашку кофе.
– Вы ведь пьете с сахаром? – Не дожидаясь ответа, он положил ей в чашку кусочек сахара.
Броня машинально размешала его в чашке.
– Что случилось? – подняла она недоумевающие глаза на Калужкина.
– Ничего не случилось. Надя просто не получила того, что хотела, а для нее это редкость.
Броня стала пить маленькими глотками
Но допив кофе, она стала в задумчивости двигать туда-сюда на столе пустую чашку.
– Евгений Антонович, – решилась она наконец. – Есть кое-что, что я не рассказала полиции. Я не знаю, связано ли это с убийствами, но, мне кажется, это важно.
– Слушаю. – Калужкин склонил голову на плечо и посмотрел на нее с таким спокойным вниманием и добротой, что у Брони защипало в носу: ну почему же ей сразу не пришло в голову с ним поделиться?
– Дело в том, что месяца два назад к Борису Леонидовичу приходил один человек… – начала она, запинаясь, а потом продолжила все быстрее и быстрее, спеша выговориться. – Я обратила на него внимание лишь потому, что уж очень он не вписывался в наше окружение: огромный, лет за сорок, лицо серое, испитое, и одет странно для своего возраста – в какую-то кожаную куртку, явно ему коротковатую. Они с Борисом Леонидовичем поговорили примерно с полчаса, а потом мы пошли с профессором в «холодильник», и мне показалось, что он был какой-то… Рассеянный, что ли. Я его даже спросила, все ли в порядке? А он ответил: все ок, просто старый приятель. Я и забыла. Но за пару недель до его смерти этот человек приходил снова. – Броня замолчала, пожала плечами. – Мы столкнулись в коридоре. От него пахло спиртным, и вид был очень довольный. Он, очевидно, принял меня за банальную секретаршу и потребовал проводить его до шефа. И тогда я попросила его представиться. – Броня вздохнула. – А он усмехнулся так неприятно и сказал: «Я – частный детектив, и больше тебе знать ничего не положено!» Я, знаете, на него уставилась почти неприлично, а он как захохотал, что, мол, нужны мои услуги? Обращайтесь! Но тут Борис Леонидович открыл дверь своего кабинета и прикрикнул на него:
– Перестаньте кривляться, заходите!
Броня повернулась к Калужкину. Тот смотрел в стол, сдвинув брови. Броня вдруг испугалась.
– А если это правда? – скороговоркой сказала она, умоляюще глядя на Калужкина. – Если это и правда не приятель профессора, а частный детектив?! Вдруг профессор чувствовал, что его хотят убить, и нанял этого самого детектива? Думаете, я должна рассказать полиции?! Или, может быть, это что-то очень личное, и если я об этом заговорю, то предам профессора… Ну, то есть предам его память?
Калужкин все так же не отрывал взгляда от стола, а когда заговорил, то медленно, будто взвешивал каждое свое слово:
– Бронислава (Броня вздрогнула, так редко ее величали полным именем), как поступать в данных обстоятельствах, решать только тебе. Но, что бы ты ни решила, знай: я всегда буду на твоей стороне.
Калужкин наконец поднял голову и посмотрел ей в глаза, а Броня почему-то смутилась и даже – вот дура! – покраснела.
Отрывок из зеленой тетради
Осенью 1939 года немецкие войска оккупировали Польшу. Началась Вторая мировая война. Мало кто помнит, что в это же время вступила в силу крупнейшая евгенистическая программа всех времен и народов: малая война фюрера за «чистую» Германию против своих же сограждан. Повод для начала внутренних военных действий подвернулся еще 23 мая. Некий герр Кнауер из Лейпцига, отец глухонемого,
Разрешение послужило командой «фас!» в бюрократически подготовленной стране, где уже активно производилась перепись «жизни, недостойной жизни». Первые шаги – мягкие, чтобы не всколыхнуть общественность: приказ всем германским акушеркам в обязательном порядке оповещать инстанции о рождении детей-калек. Затем родители больных детей (поначалу малышей до трех лет, впоследствии возраст был увеличен до 17) должны были зарегистрироваться в Имперском комитете по «Научному исследованию наследственных и приобретенных болезней». О, это движение тьмы, прикрываемое «научными исследованиями…». Тьмы, нарастающей за взметнувшимся уже до небес военным пожаром. Что казалась фоном для пожара и пожаром же оправдывалась…
Комитет располагался по адресу: Берлин, Тиргартенштрассе, дом 4, отсюда и пошло кодовое название программы – «Т-4». Как часто у немцев, организация труда была блестяща: картотеки в идеальном состоянии, даже нечто вроде первой компьютеризированной системы. Ребенок осматривался врачами, потом его забирали у родителей, уверив, что чадо будет содержаться в «специальной секции», где за ним будет «специальный» же уход. Детей-инвалидов увозили в центры эвтаназии, где через пару недель «наблюдения» они умирали. Официально – от пневмонии, а на самом деле – от инъекции яда. Чаще всего – фенола. Вскоре убивать стали не только больных детей, но еще и малолетних преступников и, конечно, еврейских детей – уже просто потому, что те были евреями. Родителям, пытавшимся выяснить, что же все-таки произошло, угрожали принудительными работами и потерей родительских прав на оставшихся детей, однако…
Маша
Маша в задумчивости стояла чуть на возвышении на опушке леса, глядя на городок из белых палаток и ярких флагов. Между палатками ходили женщины в ярких длинных одеждах и мужчины – кто в жестяных латах, кто в плащах. Где-то между палатками вился дымок. Пахло тушенкой. Странное место и странные люди. Она пожала плечами и начала спускаться вниз. Девушка в платье из дешевой полупрозрачной ткани с люрексом, выходя из палатки, смерила Машу удивленным взглядом. Ну да. Она одета не как положено – идет себе в банальной футболке и джинсах.
– Простите, – решилась Маша, – где мне найти Королеву?
Девушка нахмурилась и вдруг взяла ее за руку. Ошарашенная Маша не сопротивлялась.
– Я отведу тебя к Королеве, – сказала тихо девушка. – Я ее фрейлина, Андольфина.
– Кхм. Спасибо. – Машина рука чувствовала себя весьма неуютно в чужой, чуть влажной ладони.
А девушка вела ее за собой – мимо мальчика в лохмотьях, просящего милостыню, мимо тощего подростка в костюме шута, мимо полного мужчины с явно накладной широченной бородой и в широкополой соломенной шляпе, отвесившего поклон ее спутнице: «Дражайшая Андольфина, мое почтение!» Андольфина едва склонила маленькую головку, украшенную какой-то замысловатой полоской из бусин. Наконец она отодвинула полог палатки, больше напоминающей шатер, и, чуть согнувшись, зашла внутрь, продолжая тащить Машу за собой. В палатке пахло индийскими благовониями, от которых у Маши мгновенно начала болеть голова. Пол был покрыт протертым до дыр ковром, а в глубине сооружен диван из надувных подушек, облагороженный какой-то блестящей тканью.