Ошибка в объекте

Пронин Виктор Алексеевич

— Люба, вы знаете, что вам цены нет?

— Конечно, знаю,— улыбнулась девушка.— Только мне редко напоминают об этом… Так редко, что иногда забываешь.

— Я готов напоминать вам об этом каждый день! — воскликнул Демин.

— Не возражаю,— сказала девушка, твердо глядя Демину в глаза. И только тогда он понял, что далековато зашел в обмене шуточками, что пора возвращаться на грешную землю.

— Ох, Люба!

— То-то и оно! Осторожней со словами, товарищи следователи.

— А ты, дорогуша, с золотишком поосторожней! — пошутил Шестаков.— Бойкая девица! — сказал он, выходя из универмага.

— Да,— согласился Демин.— Девушка красивая.

Шестаков

внимательно посмотрел на Демина, хотел что-то сказать, но промолчал. И всю дорогу, пока они ехали в управление, рассказывал лишь о проведенной следственной работе.

— Представляешь, Валентин, что отмочили эти шпаки дохлые, эти воры. Сняли решетку, свалились в дыру и оказались на складе обуви, у них там в коридоре стоят ящики с туфлями, ботинками и так далее. Начали с того, что переобулись. И наша собака опростоволосилась. Ушли в новых туфлях.

— Переобулись? А куда они дели старую свою обувку?

— Прямо в универмаге и бросили.

— Вы приобщили эту обувь к делу?

— А как же! Мгновенно!

— Какой размер обуви? — спросил Демин и почувствовал, что волнуется.

— А черт ее знает!

— Ну, приблизительно… Тридцать пять, сорок, сорок пять…

— Одна пара около того будет, это точно. Если и не сорок пять, то сорок три — наверняка.

— Длинного ищу, Жора.

— У вас и портрет разработан?

— Ищем молодого человека с усиками, волосы по плечам, пользуется успехом у девушек, может говорить с ними весьма прямо, причем ему нужно от них совсем немного…

— Другими словами — все?-уточнил Шестаков.

— Да, можно сказать и так.

— Одет?

— Как в лучших домах! Джинсы, черная куртка. Улыбчивый. Но это качество не от душевного здоровья, а от сознания собственного превосходства. А как вышли на Бузыкина?

— О! Все очень просто! Отпечатки. Он наследил, как… Как я не знаю кто! Снимаем отпечатки, отсылаем куда надо, запрашиваем — нет ли такого товарища на учете. Отвечают — как же нету, есть! Бузыкин Степан Васильевич. Мы в свои архивы — есть Бузыкин. Более того, прописан, все честь по чести. Работает на барже мотористом. Мы в порт. Есть такая баржа? Есть. Где она? Вон она, говорят нам, на ремонте. Профилактический ремонт перед летней навигацией. А Бузыкин на ней работает? А как же, говорят нам, лучше всех работает. Весь в краске. Как бы нам его повидать? — спрашиваю. Нет ничего проще, отвечают.— Вечером придет из отгула — видайтесь с ним сколько хотите.

— А живет он где? — спросил Демин.

— На барже и живет. В кубрике. Койка у него там, ключ, все как у порядочных.

— Обыск делали?

— Не стали. Хотелось, ох, хотелось, но не стали. Боялись вспугнуть. Вдруг он, шпак дохлый, сидит где-нибудь на берегу да в бинокль, который в универмаге спер, наблюдает за баржей. Чего не бывает! Прикинули — строений вокруг до черта, есть где спрятаться, понаблюдать.

— Как же он про отпечатки не подумал?

— Знаешь, Валентин, этот Степа Бузыкин вообще думать не любит, да это у него, откровенно говоря, не очень и получается.

Машина въехала во двор управления, и Демин с Шестаковым сразу же направились в лабораторию. Тщательно взвесив кольцо и кулон, они прошли в кабинет к Шестакову. Достав из сейфа том уголовного дела, Шестаков быстро, едва ли не одним движением руки, открыл его в нужном месте. К отдельному листу бумаги был приклеен акт инвентаризации и конверт с бирками пропавших золотых вещей. Разложив их на столе, оба принялись сличать указанные веса с

только что полученными результатами взвешивания.

— Есть! — закричал Шестаков.— Смотри! До десятой доли грамма! О чем это говорит? О том, что ваше золотишко уперли из нашего универмага! — воскликнул Шестаков.— Придется вернуть, а, Валентин Сергеевич?

— Вернем. Мы у вас за золото Бузыкина выкупим. Да, если не возражаешь, я бы хотел с начальством связаться… А?

— Ради бога! — воскликнул Шестаков, придвигая телефон.

Демин не мог не улыбнуться умению Шестакова все свои чувства выражать возгласами. В конце каждого его замечания, слова, ответа можно было ставить восклицательный знак. При этом маленькие черные глазки Шестакова оставались серьезными, даже печальными. Это впечатление усиливал крупноватый, сдвинутый набок нос. Шестаков носил жилетку, правда, от другого костюма, яркий галстук завязывал таким громадным узлом, что он подпирал подбородок. Туфли у него были на высоких каблуках, шаги он делал неестественно большие, видно, из желания казаться внушительным. Да и говорил Шестаков не совсем своим голосом, старался сделать его солиднее, громче. Тоже проблемы, подумал Демин, набирая номер телефона Рожнова.

— Иван Константинович? Демин беспокоит. Как вы там без меня?

— Тяжело, Валя, но перебиваемся. Даже кое-какие достижения имеем. Борисихин вот покаяние написал.

— Борисихин?! — не смог сдержать возгласа Демин.— И в больнице он был?

— Был. Признался. И Жигунова он ахнул по темечку.

— Так… А кто остальных? Тоже он?

— Нет. Берет на себя только старика.

— А старик-то жив?

— Более того, пошел на поправку. Говорить не может, но глазками моргает.

— Охрану не сняли?

— Обижаешь, Валя,— укоризненно протянул Рожнов.— Как можно! А что у тебя?

— Золото здешнее, Иван Константинович. Конечно, возможны огорчительные неожиданности, но все совпадает до десятых долей грамма. А что Тетрадзе?

— Настаивает на первоначальных показаниях.

— Жигунов не вспомнил, где ночку провел?

— Вспомнил. Но не скажу, говорит. Мне, говорит, выгоднее промолчать. Такой вот странный товарищ.

— Ладно, разберемся. Запишите… Бузыкин Степан Васильевич… Не появлялся ли он в наших краях? Предположительно один из участников кражи в универмаге. Пока все. Завтра позвоню,— Демин положил трубку.

— Хорошие новости? — спросил Шестаков.

— А бог их знает, какие они… Жизнь покажет.

«Надо же,— подумал Демин,— каждый день совершаем десятки поступков, встречаемся с людьми, высказываем догадки, возмущение, восторги, и все это проходит и проходит мимо. Но стоит произойти чрезвычайному событию, и в любом из наших поступков можно увидеть нечто необъяснимое, загадочное, в каждом слове нетрудно уловить второй смысл, наши отношения с близкими для постороннего человека уже не кажутся простыми и ясными, в них обнаруживается недоговоренность, ощущается стремление что-то скрыть, представить в ином свете, ввести в заблуждение. И делаем мы это без злого умысла, без корыстных намерений, потому что попросту невозможно всем и всегда говорить правду — это настолько усложнило бы, обострило наши отношения, что мы перестали бы понимать друг друга. А когда не происходит ничего из ряда вон — самые странные поступки и слова кажутся естественными и жизнь течет своим чередом. Что же получается — преступление переоценивает человека, его личность, характер? А допустимо ли пересматривать суть человека на основе чего-то случайного?»