Ошибка в объекте
Шрифт:
— А почему нельзя встретиться с друзьями дома, за праздничным столом? — спросила Клара.
— А потому, милая девушка, что с друзьями не грех повидаться не только в праздник. А каждый день я не могу праздничный стол накрывать. И они не могут. А мне только и надо, что словцом переброситься, про здоровье спросить, историю какую рассказать — и ладно, я опять в норме… Конечно, у Галки и запах невкусный, и мат случается, и рыбья чешуя под ногами, но ведь Галка — не только пиво… так что у меня к вам просьба — если уж посмеиваетесь, то уж, будьте добры, делайте это так, чтобы мы не видели… Вон Васька вернулся из заключения, так к Галке забежал до того, как домой пришел. Думаете, к собутыльникам потянуло? Нет, он не пьет, у него брюхо больное… Представляю, сколько
— А посадили его за что?
— Наезд у него, — скорбно сказал Алик. — Неудачный наезд на прохожего. Но за хорошее поведение раньше времени отпустили.
— Приехали, — сказал Демин и первым вышел из машины.
— А вы мне так и не ответили, — напомнил Алик.
Демин промолчал. Все поднялись на второй этаж, вошли в кабинет. Сухов робко пристроился у двери, Клара вжалась в угол у теплой батареи, Алику не оставалось ничего, как сесть у стола напротив Демина.
— А что вам ответить, Алик? Что вы хотели от меня услышать? Извинения за то, что я не в восторге от вашей забегаловки? Вам пятый десяток, Алик, дело, наверно, к внукам идет, а рассуждаете, простите… Вы неплохо говорили о привязанности к друзьям, только все ваши рассуждения начинались и заканчивались кружкой пива, бутылкой, застольем… Нет стремления, интересов, страсти — ничего! Что это? Безнадежность? Вы говорите, что вам бы только с другом повидаться, забавную историю услышать… И больше ничего от друга не нужно? Не нужны его боли, радости, не нужна его помощь, его надежды? Вся ваша дружба сводится к облегченным отношениям, когда никто никому ничем не обязан. И обижаетесь, когда это кому-то не нравится! Не встретив приятеля у Галки, вы побежите узнавать, что с ним случилось? Нет. И он не побежит, не увидит вас месяц, год, жизнь! Это вы называете дружбой? Нет, Алик, не буду я перед вами извиняться. Не хочется.
Глава 14
Николай спрыгнул с подножки автобуса и уверенно зашагал в сторону, противоположную той, куда ему нужно было идти. Это стало привычкой. Он петлял, наверняка зная, что следы все равно оставляет и поэтому мало запутать след один раз, нужно это делать постоянно. Подождав, пока за спиной затихнет гул автобуса и его уже никто не сможет увидеть через заднее стекло, он повернул обратно, снова дошел до остановки и быстро сбежал вниз.
Полянка почти не изменилась за две недели. Только бледнее стала трава, стебли камыша отсырели и теперь шелестели мягко, почти неслышно. Еле видный в тумане мост казался легким, и только грохот проходящего состава напоминал, что и мост остался прежним. Наступила тишина, и Николай услышал слабый плеск волны, шум дороги наверху, даже собственные шаги по жухлой траве…
Он стремился к этому обрыву, торопился, а когда оказался здесь, то не мог даже понять — зачем ему это понадобилось? Были усталость и безразличие к самому себе, но он оставался по-прежнему осторожным. Николай понимал: сидит ли он в ресторане, едет ли в поезде, хохочет ли с новыми друзьями — он спасается. И сюда, на эту полянку, он прибежал в поисках спасения. Он стал быстро уставать от людей, уже не мог часами беззаботно болтать, смеяться, легко расставаться, забывая и о новых знакомых, и обо всем, что его с ними связывало. Если уж приходилось ехать с кем-то, ночевать в гостинице, то оживленность быстро сменялась настороженностью. И ему хотелось побыстрее уйти, скрыться, остаться одному.
Подняв камень, Николай размахнулся и бросил его подальше в воду. И еще до того, как он услышал глухой всплеск, он пожалел, что бросил камень, всколыхнул воду, словно, разорвав ее верхнюю пленку, он позволил чему-то выйти из воды. Его охватило раздражающее беспокойство, он с силой потер руки, размял пальцы, чтобы стереть с них ощущение камня.
А потом вдруг поймал себя на том, что боится
— Отстань! — крикнул Николай просяще и, вскочив, начал карабкаться по тропинке вверх. Издали заметив приближающийся автобус, он постарался поспеть к нему в последний момент — если быстро захлопнутся двери, то «хвост», который следит за ним, не успеет вскочить, отстанет. Так все и получилось. Водитель подождал, пока Николай впрыгнет, и захлопнул двери.
— Спасибо, друг! — Николай постарался улыбнуться широко и открыто, как прежде, но понял, что улыбка вышла жалкой, заискивающей. Он двинулся по проходу, выбирая место, но так и не сел, остановился на задней площадке. Николай любил ездить в автобусах, трястись на пыльных дорогах, рассматривать улицы незнакомых городов, но сейчас в дребезжащих стеклах, в подпрыгивающих сиденьях, в голосе водителя, объявляющего остановки, он ощутил острую враждебность, неприязнь.
Николай уже знал, где жила Любаша, несколько раз заходил к ней, но все неудачно — не заставал. То она еще не вернулась с работы, то уже ушла, то отправилась в кино; и с каждым разом Николай подходил к этому пятиэтажному дому все с большим волнением. Две недели назад он приезжал сюда уверенным, настроенным твердо и решительно, а теперь не мог даже сказать — хочется ли ему найти Любашу, нужно ли это делать?
У самого общежития Николай невольно ускорил шаги, походка его стала игривой, на губах появилась улыбка. Но как же она отличалась от прежней — благожелательной, как бы говорящей, что все мы, братцы, из одного теста, давайте жить легко и весело, будем любить друг друга и выручать… Раньше он прошел бы мимо вахтера, не задумываясь даже над тем, что его могут остановить, но сейчас не получилось. Старушка встала на пути Николая, сразу разгадав в его походке неуверенность и опаску.
— Вы куда, молодой человек? — спросила она, строго глядя поверх круглых исцарапанных очков. Прежде Николай обнял бы старушку, прошелся бы с ней по вестибюлю, может быть, даже чмокнул в щечку, но сейчас не мог. Знал — не получится.
— Понимаете, — промямлил он, презирая самого себя, — тут меня ждут, и я должен…
— Кто ждет? — пресекла его объяснения старушка.
— Девушка… То есть жена.
— Девушка — это еще не жена, — назидательно сказала вахтерша. — И не каждая станет ею, женой-то… — Она еще раз взглянула в глаза Николаю и, сжалившись, спросила: — К кому идешь-то?
— Аврутина ее фамилия…
— Есть такая, — старушка заговорила доброжелательнее.
— Скажите, она вернулась, она у себя?
— Вернулась. Кто будет идти на третий этаж, позовет. Так у нас делается.
— А может, сам поднимусь? Чего людей дергать…
Старушка пристально посмотрела на Николая, пытаясь разгадать его намерения, и молча пошла к своему месту, освобождая проход. Сев за небольшой столик, она, глядя в сторону, разрешила:
— Поднимись, — и нахмурилась, недовольная собой. — Тридцать восьмая комната у нее. Не забудь постучать перед тем, как войти… — ворчанием она пыталась заглушить в себе беспокойство.
Николай поднимался по ступенькам медленно, будто каждый шаг давался ему с трудом, а у тридцать восьмой комнаты совсем оробел. Он даже не знал, о чем говорить со своей женой. Всего две недели назад он мог бы предложить ей вернуться домой, мог бы сам остаться — и к этому был готов. Но теперь, как бы ни отнеслась к нему Любаша, это ничего не изменит. В любом случае он сегодня же уедет. «Наследил, наследил, наследил, — несколько удрученно повторил он. — Да, в конце концов, баба она мне или нет!» — резко постучал и, не ожидая ответа, распахнул дверь.